Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

В каком-то смысле даже работа Н. Терпсихорова «Первый лозунг», где изображен художник Корин, пишущий лозунг в мастерской на фоне гипсовых слепков и фигур, — тоже соц-артистская вещь. Но это все были зародыши соц-арта, как и общество «Нож», и его член А. Глускин, написавший для выставки «Ножа» картину «Наркомпрос в парикмахерской», где в парикмахерском кресле со спины был изображен Луначарский, и художник С. Адливанкин, делавший свои вещи с улыбкой, — а вот этого я у Булатова никогда не находил: у него был довольно мрачный соц-арт, немножко диктаторский. Конечно, диктаторы бывают разные, и с драконами борются не добрые молодцы, а другие драконы, как говорил мне дедушка, имея в виду Гитлера со Сталиным. Но даже драконы отличаются друг от друга степенью юмора, и если Гитлер практически никогда не улыбался и ни одной шутки не изрек, то у Сталина известна масса шуток, проскальзывавших даже в интервью с западными журналистами.

Г. К.: Когда вы начали проводить свои соц-артистские перформансы, вы осознавали, что это ирония — не важно, по отношению к чему, — или вы это делали серьезно?

В. К.: Нет, это была самоирония. Дело в том, что я всегда понимал самоиронию и Алик был со мной согласен. Почему мне нравится английская литература — потому что это один из немногих народов, который считает правилом хорошего вкуса самоиронию. Самоирония помогает делать то, что делал Чехов, говоря о выдавливании из себя раба.

Г. К.: Но никто вокруг этого не делал, потому что все были заняты старыми эстетическими или «духовными» проблемами. Вы не ощущали себя тогда «белыми воронами»?

В. К.: Да, очень много было неприязни. Обычно мы беседовали и показывали свои работы на кухне, и когда приходил какой-нибудь либерал, вроде Агурского[162], или писателя Максимова, или самого Сахарова, то мы показывали свои картинки сюрреалистического или экспрессионистского толка. Но лозунги никто не показывал. Конечно, это воспринималось со стороны как юродство. Первая статья о соц-арте на русском языке была, по-моему, опубликована в «Синтаксисе» Зиновием Зиником. Она называлась сперва «Очерк метафизического юродства».

Г. К.: В каком году это было?

В. К.: Кажется, это третий номер «Синтаксиса»[163]. Если не ошибаюсь, 1978 или 1977 год.

Г. К.: То есть уже конец 70-х.

В. К.: Да, но написал он эту статью раньше[164], а опубликовал после эмиграции. Поскольку Зиник был старый наш знакомый, он видел соц-арт с самого начала. Устраивались такие четверги Зиника, где мы показывали соц-арт, туда ходил Асаркан[165], и сам Зиник приходил на наши вечера, поэтому начал писать эту статью достаточно рано. Кстати, сначала он стал писать ее вместе с Паперным, поэтому некоторые считают, что это Паперный придумал термин «соц-арт», но я заставил его официально при Кате Деготь признать, что это мы придумали с Меламидом. А позже Зиник написал статью полностью самостоятельно и опубликовал в «Синтаксисе».

Г. К.: То есть соц-арт быстро стал адекватно воспринимаемым и «правильным» трендом?

В. К.: Да, первый раз слово «соц-арт» на русском языке было напечатано в сборнике «Вестник РХД»[166] в статье Е. Барабанова о выставке в ДК ВДНХ в сентябре 1975 года. И там термин «соц-арт» упоминается только в связи с нашей «группой». Это была совсем ранняя статья, когда еще не было соц-артистских работ ни у Саши Косолапова, ни у Лёни Сокова.

Г. К.: С какой мыслью вы уезжали на Запад? Как триумфаторы на волне нового течения соц-арта или же идея эмигрировать возникла независимо от искусства? Какова была стратегическая задача?