В. К.:
Это была одновечерняя выставка, как и большинство выставок такого рода в те годы. Туда пришли многие наши известные деятели культуры: Эрнст Неизвестный, Арсений Тарковский… В совет кафе входил Юра Соболев, поэтому там устраивались выставки. Но после «пражской весны» 1968 года наши бюрократы остановили все движения к «тоталитаризму с человеческим лицом», потому что боялись, что у них это тоже расцветет. И «Синюю птицу» тоже остановили, молодежные выставки в МОСХе стали закрывать, хотя работы уже были отобраны (нас, кстати, Жилинский принял в молодежную секцию), а после обсуждения выставки в «Синей птице» в МОСХе все стали закручивать, поскольку боялись, что у нас тоже появятся дубчеки и прочие «деятели с человеческим лицом». Но дело в том, что по этим выставкам работники райкомов партии и комсомола писали свои диссертации на тему границ демократизации нашего общества, и позже горбачевская команда использовала эти диссертации. Первой ласточкой горбачевских реформ, кстати, была выставка в парке Измайлово в 1974 году. Интересно, как это все подспудно существовало уже в те годы. Были тогда люди очень влиятельные, как Виктор Луи, который покровительствовал и Оскару Рабину, и Владимиру Немухину, — все очень интересно переплеталось. Но, конечно, во время «бульдозерной выставки» я дико испугался. Я понял, что не надо сопротивляться, что надо играть Ленина и Сталина, Толстого и Ганди.Г. К.:
В. К.:
Ну, нас же приняли в МОСХ. Наши работы были отобраны на молодежку 1968 года, но, на наше несчастье, за месяц до выставки советские танки вошли в Прагу. И власти решили прекратить эту «супероттепель». Можно считать это второй попыткой оттепели, но в любом случае «бабьего лета» не случилось. Впрочем, на Ермолаевском остались однодневные вечера, и был еще кружок рисунка для художников, который я тоже посещал. Иногда случались и достаточно либеральные выставки в Союзе художников. Но мы видели продажность и двусмысленность тех людей, которые занимались официальным искусством.Г. К.:
В. К.:
Да, очень серьезным.Г. К.:
В. К.:
Прежде всего, мы много общались с нашими друзьями по Строгановке. У нас был хороший выпуск: Пригов, Вадик Паперный, Саша Косолапов, Леня Соков. И мы сами пошли к ним, когда создали соц-арт, возобновили студенческие связи. Я часто говорил Алику [Меламиду], что можно плясать в определенных рамках, разрешать индивидуальные стили, но самое запретное — это новые течения. А мы — два человека — сделали новое течение. Сперва мы подписывали каждый свои соц-артистские работы, а потом начали подписывать их вдвоем и стали таким двойным персонажем. Но параллельно я продолжал мечтать о течении и, когда приходил к Сокову или Косолапову, говорил им: гарантирую бессмертие, такого течения еще не было! Можно при жизни начать пирамиду строить! И это со временем сыграло свою роль.С Орловым я тогда не общался, хотя он дружил с Косолаповым и Соковым. Что касается Булатова, то он в то время, конечно, еще не делал соц-арта. Его «Горизонт» не имеет отношения к соц-арту, а вот «Слава КПСС», которую он сделал значительно позже — уже другое дело. Булатов увидел наши работы году в 1973-м, в мастерской Кабакова, где мы по приглашению Ильи показывали слайды, — и Алик тогда мне сказал: «Нас будет поддерживать Кабаков!» Но потом никакой особой поддержки я от него не видел, и от «бульдозерной» он отказался. Илья сказал Оскару [Рабину] в моем присутствии, дескать, ты стоишь на ногах, а эти молодые — на руках, как обэриуты! А я всю жизнь — на четвереньках. Обычно люди стесняются это говорить, а он сказал откровенно. В этом его сила.
Г. К.: