Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

В. К.: Было очень много причин уехать. Уезжали мои родственники, и я поехал сперва в Израиль. Брат дедушки был главным бухгалтером в «Сохнуте», который помогал в организации эмиграции, поэтому у меня почти сразу была хорошая квартира в Иерусалиме, а кроме того, выставка 1976 года у Фельдмана принесла деньги. Умберто Эко написал тогда статью, была большая пресса, и мы стали на 15 минут известны. Сейчас я понимаю, что наши 15 минут уже прошли, но Энди Уорхол прав: все получают такую известность на 15 минут. Сейчас ведь все мальчики и девочки снимают телефончиком потрясающие фотографии, цены на фотографии растут, но самое страшное, что произошло, — исчезла вера в чудо искусства! В помойке на улице могут лежать изумительно качественные изображения человеческого лица, снятые для обложек журналов, и т. п. Такого нельзя было представить в XVIII веке. Разрушается отношение к чуду искусства, чувству застывшего времени. Сейчас все удовлетворяются кинофильмами, и в этом, по-видимому, будущее. Это дает людям тот же эффект, что и быстрорастворимый кофе, когда-то считавшийся шиком в Москве. Потом люди задумались: что ж мы пьем такую гадость, когда можно сделать хороший кофе?! Но это вопрос моды, и на Западе сейчас так. Происходит девальвация ценностей искусства, в художественные школы поступают в основном девочки, а мальчики идут на компьютерную анимацию.

Г. К.: Весь ваш успех был заложен в 1970-х годах. Возникали ли у вас мысли, что какие-то вещи надо было сделать по-другому?

В. К.: Если возникали, то мы переделывали работы. Или вы имеете в виду поведенческие моменты?

Г. К.: Да, скорее стратегию успеха.

В. К.: Стратегия может присутствовать в живописи. Мы всегда мыслили сериями, и «соц-арт» был когда-то такой серией, хотя это был и персонаж, выдуманный нами, — художник, делающий эти вещи для души; пишущий лозунги как крик души, изображающий своих родных в виде плакатных героев — это своего рода Козьма Прутков, великий персонаж, созданный братьями Жемчужниковыми и Алексеем Толстым. У него, кстати, есть совершенно соц-артистская работа — «О введении единомыслия в России», для чего предлагалось все газеты и журналы запретить и издавать только одну официальную газету.

Г. К.: Это очень нам близко и в современной России.

В. К.: Да, этот проект позже осуществили в Советском Союзе. И Маяковский через 30 лет повторил смысл его изречения «Бердыш в руках воина то же, что меткое слово в руках писателя»[167], — он просто забыл, что повторяет Козьму Пруткова, сказав, «чтоб к штыку приравняли перо»[168].

Г. К.: Легко ли вам было вписаться в нью-йоркский «плавильный котел»?

В. К.: Нам было немного легче, потому что Фельдман был очень известным галеристом. Он выставлял звезд, и в контексте этих звезд вы сами приобретаете их отблеск. Конечно, все перемешивается со временем. Можно вспомнить историю, случившуюся с японским Ван Гогом, которого все хвалили и все эксперты до 60-х годов считали великим. Но потом оказалось, что в работе присутствует кадмий, который при Ван Гоге не производился[169], и им тут же перестали восхищаться, хотя вещь была замечательная! Дело в том, что произведение искусства не радиостанция, а радиоприемник, который отражает нас! Само по себе оно ничего не излучает.

Мы привыкли проецировать легенды. Об этом, кстати, были наши работы 1973 года с Бучумовым и Зябловым, великими художниками. В отличие от нас Кабаков со своими персонажами не делал их работ. Скажем, в «художнике Архипове» было изображение его жизни, но не работы, — какой же это персонаж?! А мы делали работы, создали переписку с героями. Я изучал литературу, чтобы воссоздать стиль зябловской переписки с его хозяином. Идея была совсем другая, это идея проекции: мы проецируем на картину наши знания. Проецируем иконоклазм христианской революции — ведь христиане обламывали руки скульптурам и уничтожили, пожалуй, больше языческих храмов, чем большевики — христианских. Мы проецируем на наши работы знания греческой мифологии, знания обо всем греческом искусстве, представления о красоте и т. п. Нам известны звезды, которые были рядом с неизвестным автором Пергамского алтаря, — возможно, его сделал автор бельведерского торса. Микеланджело тоже поставил знак равенства между незаконченностью и иконоклазмом — это очень интересный момент, свидетельствующий о его психологическом состоянии. Механизм принятия наших стратегических решений с ним удивительно совпадает — это тоже стремление к саморазрушению, очень загадочный инстинкт. Вспомним китов, упрямо выбрасывающихся на берег… Поэтому, говоря о своем отъезде, я должен обсуждать его со всех сторон, в том числе с точки зрения инстинкта саморазрушения.