Репрессированный ещё до зачатия

– А-а! Незабвенный Пётр ибн Васильич! – кровожадно цедит сквозь зубы Сева. – Надо провентилировать такой вопросишко века. Зачем ты, дружа, ловишь себя левой рукой за правое ухо? Мы никогда не были за обобщения. Мы всегда за конкретику. Конкретно ломлю: не выпендривайся! Ну что это за работа? Три заметки за полтора месяца выплюнул! Не перетрудился? Это нам на один зубок. Чего держишь нас на голодном пайке? Пожалей себя! А то наш Иванов строго пропорционально распределяет пощёчины. За лодырничество мы тебя так откоцаем, что перья не соберёшь в свой оренбургский платок. Я тебе доходчиво разобъяснил, что ты не очень хороший служака? Усёк? Закатывай рукава и за дело!

Сева расслабленно откинулся на спинку стула и смотрит, кто чем занят. И сердито хмыкает. Никто не держит в руках ручку. Никто не пашет! Знай перемалывают глупости. Болтают, как на рынке.

Вот заявилась Татьяна и с порога к Миле:

– Чего такая скучная?

– Не знаю, чем и заняться от безделья… Вся в растрёпанных чувствах… Со вчера… Вчера, в воскресенье, ездила в Кусково. В музей… Шла по уличке и увидела на куске ржавого железа на крыше собачьей конуры написано мелом: «Зачем ты, Федя, мне сердце не разбил?

Ну зачем? Валя». Меня это так полоснуло… Будто это про меня. Ведь был у меня Федя. Было всё у нас! Как мы тогда говорили, была я, болячка,[128] в замазке[129] с Болтом.[130] Всё было и нет ни-че-го! …Одна… Как осина в поле… Тридцать пять за горбом…

– Куда ж запропастился Федя?

– А!.. Не помню уже из-за чего… Горшок об горшок… Раскидали пену по стенам и разбежались…

– Нечего было разбрасываться своей бесхозной слюной. Нельзя быть слепым орудием в руках своей хамоватой дури. Смолчи раз, может, и казаковала б сейчас при Феде.

– Сразила меня записка на собачьей конуре…

– Мил, это подсказка рока. Возьми бездомную собаку и у тебя появится смысл в жизни. Будешь варить ей мясо, а себе супчик. Мы с греком Марсику мясо, а себе юшку, супчик.

Мила вздыхает и молчит.

– Чего молчишь, Мил? Все молчащие обладают дурным пищеварением.

– Ну и пусть!

Татьяна Олегу:

– Ты был привязан к телефону. Освободился… Слушай. Мать дала сорок рублей на водку для новоселья. Я зашила деньги в карман, чтоб не украли. Ловко я придумала? – и показывает на брюках зашитый карман.

– Спасибо, золотко, за информацию. Я очищу тебя, как белочку!

Этот трёп подкалывает Севку. Каково всё это терпеть ему, ио заведующего редакцией? Надо покрепче браться за бразды правления!

И он уже было собрался повоспитывать вверенный ему эректорат, но тут зазвонил красный телефон от Колесова.

На бегу он положил с пристуком заметку Олегу на стол и исчез за дверью.

Бузулук потирает руки:

– Ну, Наполеон Францевич! Ну, Урал Гималаевич! Ну, голуба де Калистрато! Что ты тут мне подсунул?

Он перевернул калистратовскую заметку, и все стали обсуждать, что же происходит сейчас в кабинете Колесова.

Наконец Сева возвращается на ватных ногах.

– Ну что? – соболезнующе спрашивает Олег. – Сильно валял по полу?

Сева тоскливо отмахнулся:

– Лучше не говорить… Ой, кто это мне положил на стол три пирожка?

– Ешь, – ласково говорит Татьяна. – Мы знали, что тебя изобьют. Подлечись…

– Спасибо! – Он ест и рассказывает. – Приехал из БЕЛТЫ[131] пан Марущак и побежал с доносом сразу к Замятину. «Я директор агентства, подписываю заметки, а со мной не считаются!» Привёл особо нелепые резолюции. Ой, селу и досталось! Шаповалов пришёл первым. Пока Колесов катал его по ковру, я отстаивался в углу и думал, что петь. Валял за Баринова. Накидал нам барин тут резолюций! Моих видно не было! Сейчас надо заново подготовить нашу переписку с Минском и понесём Замятину. Из двух папок сделаем одну! Анатоль! Тарань сюда две новенькие папки и в них перенаколи из старых папок. Действуй!

– Новые папки у меня есть.

Я нудно перекалываю.

Краем уха слушаю Севкин траурный доклад:

– Навалился Колесов и на Беляева. Беляев оправдывался: «Дал мне инвалидную команду, а теперь спрашиваешь!»

Сева вытащил из переписки мои письма:

– Подержи в столе, чтоб не наводить твоей фамилией гнев на начальство.

А тем временем Олег и Татьяна стали рядом и завыли по-собачьи. Ловко им подрыкивал Молчанов.

– Ой! Все мы чайники головкой вовнутрь. Хорошо бы записать наш дуэт на магнитофон, – предлагает Татьяна.

– Для записи мы лучше споём в другой раз, – говорит Олег и смотрит на стенные часы. – Сева! Уже три! Это тебе не шутка. Идём есть.

– Идём.

Олег кладёт руку Севке на плечо и тихонько мурлычет:

– Калистратов, Калистратов,
Неумытенький такой.
Что ж ты, что ж ты, Калистратов,
Не ведёшь нас за собой?

16 ноября

Колесов в командировке

Чтобы народ любил своих лидеров, их ему надо как можно реже показывать.

И.Александров.

Я первым пришёл на работу. Наших никого не было.