Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса

Лев Разгон рассказал мне об эпизоде, демонстрирующем силу и вовлеченность его тестя Бокия в интриги высшей власти. Однажды пеленгационные аппараты засекли на территории Москвы передатчик, который посылал сообщения, зашифрованные не «Русским кодом». Необычным было то, что передатчик двигался. Сами шифры были ученическими и являлись заказами продуктов и алкоголя, которые делал Генрих Ягода с одного из теплоходов на Москве-реке, катаясь там с обворожительной Тимошей (Натальей Пешковой, невесткой Горького). Бокий легко догадался, кто посылает эти сообщения. Но по инструкции предписывалось в случае обнаружения неизвестного, скорее всего, шпионского передатчика с неизвестным кодом сообщить о нем в оперативный отдел, который отправит в запеленгованную точку группу захвата. Так произошло и в этом случае. Стычка едва не закончились перестрелкой между оперативниками и охра ной высокопоставленного чекиста. Так Бокий напоминал о своем статусе начальнику Секретно-оперативного управления ОГПУ Генриху Ягоде.

И вот всесильный Бокий, хранитель партийных тайн, должен быть низвергнут. Падение гиганта окружено таинственностью. В некоторых исследованиях утверждается, что Бокий «16 мая арестован в приемной наркома при исполнении служебных обязанностей, без ордера, по устному распоряжению Ежова “за предательскую и контрреволюционную деятельность”»[1232].

В книге Льва Разгона, подаренной мне с автографом, он иначе описывает момент заключения тестя: «7 июня 1937 года Бокий был вызван к Ежову и оттуда уже не вернулся. Обыск в его кабинете производился в присутствии самого Ежова. Обыскивался, естественно, и дом. А постановление и ордер на арест не от 7 июня 1937 года, а от 16-го…»[1233] Существует и красивая легенда: якобы в кабинете Ежова, в ответ на его требование сдать дела с компроматом, поскольку это приказ товарища Сталина, Бокий сказал: «А что мне Сталин? Меня Ленин на это место поставил». Я спросил об этой легенде Разгона: он не слышал о таком, но вполне допускает, что Бокий мог так ответить.

Однако ордер, хранящийся в деле Бокия, опровергает эти утверждения[1234]. Документ был подписан именно 16 мая замом наркома Фриновским. Арест и обыск предписывалось провести в ведомственном доме ГУГБ-НКВД по адресу Малая Лубянка, 5/12, в служебной квартире № 60. Ордер был выдан некоему сотруднику Трифонову без указания звания.

Разгона обманула сшивка архивных документов: просьба о санкции на арест на первом листе датирована 7 июля, а ордер на арест 16 мая находится на третьем. В 1937 году такое было возможно, поскольку после задержания статус человека могли устанавливать до трех месяцев: кто он – «задержанный» или «подследственный»? К тому же допрос Бокия 17–18 мая не дает усомниться в том, что Бокий уже был под стражей после 16 мая.

В момент первого допроса (а он длился двое суток!) в шапке документа Бокию еще не предъявляются обвинения. Он выступает как подозреваемый или даже как важный свидетель. И странно сегодня звучат слова Разгона о бесстрастности тестя, твердой рукой подписывающего протоколы. Глеб Бокий, очевидно, испытал нажим следствия и стал давать весьма странные показания, связанные со своей «аморальностью». Только позже возникла тема неочевидного политического разочарования задержанного, завершившегося уходом в мистику.

В Центральном аппарате НКВД происходят тектонические процессы, идет замена высшего руководящего состава. Новый нарком Ежов для проведения следственных действий переводит в Москву состав кызылординского уголовного розыска и национальные казахские кадры. Они активно используются и в деле «Единого трудового братства», как, например, следователь Эдхем Али-Кутебаров.

За арестом Бокия последовала и череда задержаний других лиц, связанных с делом тайного общества «Единое трудовое братство». И первым в этом списке оказался Александр Барченко.

Вот что вспоминал его сын Светозар: «Арест я бы не сказал, что я хорошо помню. Это же было ночью. Ребята приходили обычно в темноте. И я помню, что нас разбудило что-то с сестрой. Но в комнате нашей стоял какой-то человек»[1235].

Барченко был заключен под стражу 21 мая[1236], через пять дней после Бокия, его арест выглядит как следствие падения его покровителя и друга. И это действительно так – первый допрос Бокия происходит 17–18 мая 1937 года, а первый допрос Барченко – только 23 мая. Первый допрос Глеба Ивановича Бокия сегодня хранится в деле Александра Кондиайна – друга Барченко, члена «Единого трудового братства» – в Санкт-Петербурге.

Допрос попал в Ленинград в связи с тем, что в следственных органах НКВД шел поиск возможных обвинений в адрес арестованных лиц. Поэтому для «черновика» использовались первичные показания других подозреваемых, где можно было бы за что-то зацепиться. Обвинение настаивало, что Кондиайн «…являлся участником контрреволюционной шпионско-террористической организации “Шамбала-Дюнхор”…»[1237]. Собственно, как и Глеб Иванович.