Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Блисс сообщил об этом в Вашингтон 22-го числа длинной телеграммой, в которой вопрос о Русском Севере в целом рассматривался как задача, входившая в число предполагаемых военных планов. Генерал был уверен, что только в том случае, если удастся заручиться помощью чехов или других российских войск, можно удержать Мурманск и Архангельск «без неразумной траты военных усилий». Между тем союзники утверждали, что такого количества сил хватит лишь для «обороны от незначительных операций противника». Поскольку чехи так и не прибыли, а никаких сколько-нибудь значительных российских сил так и не появилось, подобная позиция была равносильна рекомендации вообще не предпринимать никакого серьезного усиления подразделений, уже находящихся в Мурманске.

В свете доклада Блисса Вашингтон обратился к британцам за объяснением несоответствия в отношении запрошенной численности американских войск, и безрезультатное обсуждение продолжилось. Заявление Фоша для Блисса, одобряющее отвлечение сил, похоже, так и не дошло до президента. Когда вскоре после этого Жюссеран передал Вильсону послание от Фоша, в котором указывалось улучшение военной ситуации и утверждалось, что этот факт следует рассматривать как решающий аргумент в пользу интервенции, тот, проигнорировав отчет о разговоре Блисса с Верховным главнокомандующим, кисло ответил французскому послу: «Мне жаль, что он [Фош] прямо не говорит, считает ли он, что отправка наших войск в Россию оправдана, с учетом вычитания этого количества людей из тех, кого мы могли бы отправить во Францию…» (как мы видели, именно это Фош уже сказал в своей беседе с Блиссом).

Пока происходили эти обмены мнениями между Вашингтоном, Лондоном и Парижем, ситуация в Мурманске в целом – как и между Москвой, Берлином, Мурманским Советом и союзными войсками в порту – становилась все более напряженной.

Немцы теперь начинали серьезно беспокоиться о ситуации на Русском Севере. Их информация демонстрировала примерно такую же степень искаженности, как и доходящая до Антанты в отношении немецких планов действий в этом регионе. Следовательно, Германия имела сильно преувеличенную картину, касающуюся планов союзников. К концу мая немцы явно почувствовали себя не в своей тарелке. 28 мая Людендорф телеграфировал в МИД с просьбой рассмотреть ситуацию в Мурманске и Архангельске на предстоящих заседаниях советско-германской комиссии, изучающей трудности, вытекающие из Брест-Литовского договора. Он назвал «невыносимым условием» постоянное пребывание английских военных кораблей в Архангельске (на самом деле там не было ни одного военного судна, а находился лишь один ледокол, охранявший два судна с продовольствием). Кроме того, Людендорф считал неприемлемым размещение английских войск вдоль Мурманской железной дороги (в то время как фактически это была горстка людей на бронепоезде в Кандалакше): «Мы не можем мириться с поддержкой Антанты Россией и будем вынуждены выступить на Мурманскую железную дорогу, если российское правительство не даст гарантий, что оно в будущем определенно воздержится от подобных милитаризованных действий и предоставит нам определенный контроль над железной дорогой…»[147]

Министр иностранных дел Германии несколько смягчил формулировки Людендорфа, инструктируя Мирбаха, но в любом случае в последующие дни этот вопрос действительно был рассмотрен советским правительством. Большевистский ответ заключался в том, что сообщения об активности союзников явно преувеличены, а немецкая подводная блокада, прервавшая рыболовство и нормальные зарубежные связи, вынудила население Мурманска искать защиты у союзников. Неужели немцы не могут прекратить деятельность подводных лодок?

Последний вопрос немцы отказывались решать до тех пор, пока в мурманской гавани находились английские корабли. Вместо этого они призвали советское правительство присоединиться к белофиннам в нападении на район Мурманск – Петсамо (из этой фантастической идеи, что вполне естественно, ничего не вышло).