Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

И опять же, как и в случае с Сибирью, это было одностороннее решение, а не согласованный компромисс. Ни разу ни один ответственный американский чиновник, зная мнение президента и пользуясь его авторитетом, не пытался обсудить с ответственными британскими официальными лицами возникшие разногласия или скорректировать формулировку заявления с учетом мнений союзников. Британцев не предупредили о решении президента (соответственно, у них не было возможности его прокомментировать, задать вопросы по этому поводу или попросить внести изменения в его формулировку). Никогда не подвергалось сомнению, что англичане должны были полностью командовать задействованными американскими вооруженными силами, но они не обладали правом голоса при определении целей, для которых эти силы задействуются. Формула президента была доведена до британцев не в приватной обстановке, а в сообщении, распространенном среди всех союзных правительств на основе принципа «хотите – берите, хотите – нет», то есть указывались конкретные цели, для которых можно было использовать американские войска на севере. Британцев поставили перед выбором: принять войска на поставленных условиях в надежде, что каким-то образом все обернется к лучшему, или приостановить операцию, которая уже началась, и приступить к спору заново с неуловимым и неприступным президентом.

По-видимому, не было предпринято никаких усилий для того, чтобы ограничения, определенные в американской памятной записке, когда-либо впоследствии обсуждались с британцами на военном уровне. Ничто в поведении или заявлениях британских командиров ни в то время, ни впоследствии (и по крайней мере двое из них написали подробные мемуары о том периоде) не указывает, что у них было какое-либо четкое понимание позиции американского правительства или что они позволяли себе существенные ограничения в использовании американского оружия[159]. Также, по-видимому, не было предпринято никаких попыток внести какие-либо изменения в приказы капитана Бирера с «Олимпии», который, как мы видели, действовал полностью под британским командованием и чьи морские пехотинцы уже находились на берегу в Мурманске.

Не сумев, таким образом, довести до конца реализацию своего собственного решения, президент ухитрился получить худший из всех возможных вариантов: он разозлил британцев и французов своим некрологом и, в конечном счете, возложил на себя вину за провал всего предприятия (на том основании, что что взнос Соединенных Штатов был слишком малым и запоздавшим). Вильсон не препятствовал использованию подразделений Соединенных Штатов именно для тех целей, для которых, по его словам, они не должны использоваться, не отозвал их, когда они стали применяться другим образом. Вместе с тем он помешал американскому командованию должным образом понять цели этого применения. Наконец, президент сделал Соединенные Штаты уязвимыми для обвинения, которое советские пропагандисты никогда не переставали упоминать с точки зрения вооруженного вмешательства во внутренние дела России.

При таком печальном стечении обстоятельств нельзя не отметить пример одной из очевидных слабостей Вильсона как государственного деятеля военного времени. Это была его очевидная вера, что его слов было достаточно даже в вопросах межсоюзнического сотрудничества. Он был уверен, что стоило ему просто изложить общую политическую линию по данному вопросу, и тогда все вытекало бы автоматически, без дополнительного внимания. Похоже, Вильсон понятия не имел о длительности процесса убеждения, проявления настойчивости и бдительности, столь необходимых на данном этапе войны, чтобы добиваться принятия решений через обширные, громоздкие разветвления механизма союзников и координации различных национальных усилий.