Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Подобная прямота обладала двоякими последствиями. Официальные лица союзников, пользующиеся таким расположением, естественно, были впечатлены и обрадованы проявлением доброго расположения к их персонам. Некоторые из них стали первыми из длинной череды представителей Запада в России, оказавшимися объектами необычной благосклонности или вежливости со стороны советских властей. Похоже, они находились в заблуждении, полагая, что это было результатом какого-то особого обаяния или внушительности их собственных личностей, и, таким образом, приходили к выводу, что природа наделила их ключом к загадке «Как ладить с русскими». Но помимо этого, официальные лица союзников благодаря своим контактам с советским Олимпом оказались посвященными в информацию, которая позволила им лучше оценить бесчисленные слухи об условиях в России в целом и о поведении советских властей в частности. В результате у таких людей, как Робинс или Локкарт, выработалось некоторое презрение к суждениям тех, у кого не было прямого доступа к советским лидерам и которые черпали информацию (а чаще дезинформацию) от разочарованных и озлобленных элементов, чьи интересы были ущемлены революцией.

Такие перемещенные вниз группы и целые классы, представляющие собой потенциальную оппозицию советской власти, быстро становились все более энергичными и красноречивыми. Сначала ошеломленная стремительностью захвата власти большевиками и внезапным разочарованием из-за роспуска Учредительного собрания скрытая оппозиция начала выкристаллизовываться и осознавать свою реальную силу. Весной 1918 года первоначальный центр этой кристаллизации, естественно и безусловно, мог находиться только в Москве.

Не обремененная громоздкой центральной бюрократией и аристократическим придворным обществом, задававшим тон в Петрограде, Москва в последние десятилетия царствования находилась во власти деловых кругов и либерально-академического мира Московского университета. Даже московский консерватизм казался более современным, более прогрессивным, более близким к современному промышленному росту страны, чем петроградский. Именно по этой причине Москва являлась духовным центром Конституционно-демократической (кадетской) партии – единственной сильной несоциалистической либеральной революционной фракции.

Хотя деятельность этой партии была подавлена в Петрограде большевиками еще до созыва Учредительного собрания и два ее виднейших лидера стали жертвами особенно жестокого убийства от рук кронштадтских матросов в январе, к весне 1918 года ее силы в Москве еще не были полностью уничтожены. По крайней мере, к моменту переезда правительства в новой столице оставался значительный подтекст кадетского влияния и активности.

В дополнение к этому, лидеры партии эсеров, множество из которых являлись депутатами подавленного Учредительного собрания (напомним, что эсеры имели в нем большинство), бежали в Москву, где вести подпольное существование было проще и удобнее.

Наконец, здесь же находился центр деятельности многих сотен бывших офицеров старой армии, испытавших величайшее унижение, будучи изгнанными из своих частей и вынужденными переодеваться (либо в гражданскую одежду, либо срывая с себя погоны и маскируясь под простых солдат), дабы избежать ареста или линчевания своими же бывшими подчиненными. Разочарованные и кипящие от негодования, они слонялись по Москве в своем полуподпольном статусе, постепенно смешиваясь с самыми разными политическими оппозиционерами и участвуя в самых разнообразных схемах по очернению или свержению советской власти.

В марте – апреле 1918 года, когда сообщество официальных союзников в Москве укрепилось благодаря прибытию коллег, сопровождавших советское правительство из Петрограда, члены оппозиционных групп начали вступать с ними в контакт в самых различных формах. Пока что полицейские репрессии в Москве носили относительно снисходительно-либеральный характер. По сравнению с коммунистической столицей более позднего времени в начале 1918 года Москва считалась открытым городом, кипевшим контрреволюционными настроениями и активностью. Вполне естественно, что любая антисоветская информация или сплетни, слетающиеся сюда со всех сторон, мгновенно передавались представителям союзников антикоммунистическими группировками. Как правило, эти слухи приукрашивались самыми фантастическими преувеличениями, а затем сосредотачивались вокруг тезиса о том, что большевистские лидеры, подчиненные Германии, намеренно подстрекали немцев к военным действиям. Воздействуя на умы, и без того ставшие чрезмерно подозрительными из-за озабоченности военными тревогами, слухи подобного рода находили полное доверие в кругах союзников и вызывали сильную подозрительность к советским лидерам во многих общественных кругах. Создаваемое при этом мнение оказывалось диаметрально противоположным представлениям, которые исповедовали Робинс, Садуль и другая часть союзных официальных лиц, имеющих тесные контакты с большевистскими лидерами.