Реставрация в России

В ельцинской России, пишет социолог В. П. Белова, «экономическая неграмотность населения в вопросах, которые непосредственно касаются каждого, тщательно оберегается как ценное национальное достояние. Потому что неграмотный работник, который не знает своих прав и не умеет их защитить, — находка для социальных партнеров. Он не опасен даже на рельсах, где пытается вести бессмысленную экономическую войну с такими же жертвами капитализма по-российски, как и он сам. Большее, на что он может претендовать и чего может добиться, — это чтобы работодатели иногда все-таки выплачивали хоть какую-то зарплату»7).

В Западной Европе после Второй мировой войны левые, придя к власти в большинстве стран, решили положить конец сословным перегородкам, создав систему качественного общедоступного образования, дополнив Оксфорд, Кембридж и Сорбонну, где учились дети элиты, десятками «кирпичных университетов» для выходцев из рабочих семей. Цель была с самого начала политическая: изменить соотношение сил в обществе, дать низам возможность воспользоваться демократией. Итогом оказались студенческие волнения 60-х гг. и разговоры о скором крушении капитализма в начале 70-х. С конца 70-х западные элиты планомерно проводят политику, направленную на ухудшение качества среднего образования и на ограничение доступа к высшему. И не безрезультатно. Бесплатное становится платным, дешевое дорогим. Универсализм образования заменяется специализацией, взращивающей профессиональный кретинизм — до такой степени, что любая «нештатная» ситуация ставит человека в полнейший тупик. Те, кто находится на самом низу, уже не могут использовать образование как канал вертикальной мобильности. Но многочисленный средний класс и мелкая буржуазия все еще сохраняют свои позиции.

В свое время Антонио Грамши отмечал, что на Западе перемены происходят по логике «позиционной войны», а в России все решается кавалерийской атакой. С образованием так и получилось. В 90-е гг. образование в России откатилось назад быстрее, чем в Европе и США за 20 лет. Опыт советских людей, уехавших на Запад, свидетельствует, что еще недавно люди, учившиеся у нас в стране, имели огромное преимущество перед иностранными коллегами: соединив советское образование и западные возможности, они быстро достигали профессиональных успехов. В конце 90-х это постепенно уходит в прошлое. Каждое новое поколение в России оказывается образовано хуже, чем предыдущее. Разрыв между выпускниками «хороших» и «плохих» школ существовал всегда, но теперь он многократно увеличивается, не оставляя последним никаких шансов. Короче, все приходит в норму.

Никакого «заговора» против страны или против системы образования здесь нет. Есть системная логика, есть законы развития периферийного капитализма, по которым мы живем уже по меньшей мере десятилетие. И это гораздо страшнее, чем любые «заговоры» и «происки».

И все же ситуация не безнадежна. Как известно, образование — система инерционная. В эпохи относительно благополучные мы по этому поводу сетуем. Но в современной ситуации это величайшее благо. Ибо уровень образования будет на протяжении еще по меньшей мере десятилетия превышать потребности общества, выбрасывая на рынок труда сотни тысяч, если не миллионы, потенциальных бунтовщиков. Даже плохо обученный выпускник постсоветской средней школы в культурном, социальном, психологическом плане — не то же самое, что человек, закончивший четыре класса. Да, мы варваризирующееся общество (и процесс всеобщей варваризации отражает новое место России в мире, как государства периферийного, обреченного обслуживать «цивилизованные страны»). Но в полной мере варварами мы еще не стали и, скорее всего, не станем. Мы похожи на людей, живущих в ранее средневековье, которые уже забывают классическую латынь, но все еще способны понять ее.

Поколение, умеющее грамотно читать и писать, знающее Пушкина и не совсем забывшее, когда происходили крестовые походы, пока не вымерло. Оно благополучно протянет еще несколько десятилетий, имея неплохие шансы передать свои традиции и знания если не детям, так внукам. И никакое телевидение, никакие компьютерные программы не помешают этому. Важно другое: понимание того, зачем мы это делаем. Зачем нашим детям образование? Сегодня это не столько гарантия личного жизненного успеха, сколько шанс (именно шанс) на коллективное спасение. Сохраняя знания и культуру, мы не даем окончательно превратить себя в варваров. Это наша коллективная самозащита, наше сопротивление. Наша единственная надежда снова стать великой страной — устаревшие ракеты и ностальгические воспоминания нам не помогут.