Рецепт тумана со специями

– А вдруг полицейский прав? Вдруг Ларкинс сам принял яд? Чем плох вариант с долговой тюрьмой? Если бы он туда попал, то его бы никто оттуда не вытащил.

– Но у него ведь проявилась надежда! Раньше положение было безвыходным. А тут – возможность шантажировать и получить огромный куш!

– Ладно. Кто еще?

– Джеймс, – безмятежно отвечал Невилл.

– Но Невилл! Зачем ему?…

– А представь, что он в настолько доверительных отношениях с семейкой Виллоуби, что ему рассказали…

– Ну, это уж никак невозможно – они же не могут рассказать всей правды.

– Всей правды – не могут. Но могут рассказать только часть ее. Сказать, что его папаша шантажирует чем-то… хотя нет. Сам факт шантажа предполагает наличие постыдной тайны. А наш маленький Джеймс не таков, чтобы простить женщине слабость, ошибку, опрометчивый поступок… Не смешно ли, дорогая? Он требует от женщины быть безупречно слабой – но ведь именно такие, слабые женщины и легко поддаются искушению. Она должна быть неосведомленной о жизни – но именно неосведомленного человека легче всего ввести в соблазн. Нельзя есть яблоко и иметь его целым, но он именно этого и хочет…

– И что же теперь?

Словно отвечая на вопрос Агнес, напольные часы в гостиной тихо зашипели, а затем мелодично прозвонили двенадцать раз.

– Полночь, дорогая. Пойдемте спать!

***

…Серый туман, и почему-то душно. Как картинки в калейдоскопе, сменяются виды… вот ночлежка с веревками, на которых повисли измученные обрванные люди – и она, Агнес, входит туда с ребенком на руках… вот Ларкинс, он отнимает у нее ребенка и уносит, а она бежит за ним по темным лабиринтам узких лондонских переулков, все бежит, а Ларкинса уже нет… или это он мелькнул там, в конце улицы? Она бежит снова… и с каждым мгновением понимает, что потеряла ребенка безвозвратно. Она хочет крикнуть: «Я передумала! Верните мне мою девочку!» – но вместо голоса своего она слышит какой-то ватный задушенный шепот, и с каждым мгновением ей все более непонятно – куда бежать? Она заблудилась в этих лабиринтах. Надо вернуться, она все равно ничего не найдет. А повернувшись назад, сразу видит кухню – видит серое, нищее помещение, и только топорик для рубки мяса сверкает на стене…

И надо готовить, готовить. Крошить овощи, резать лук, помешивать на сковородке, и вдруг – крик: «Помогите!»

Каким-то шестым чувством Агнес понимает, что ее на помощь зовет ее дочь: она хватает со стены топорик для мяса, тяжелый, острый как бритва… Она полна решимости уничтожить того, кто сломал жизнь им обеим! Сжимая тяжелый топорик в руках, она бежит к выходу из кухни… и просыпается.

Еще несколько минут она пытается осознать, где она и что с ней. Надо бежать куда-то: Мэгги, ее дорогая доченька, Мэгги зовет на помощь, а она тут валяется… в этой мягкой красивой постели под балдахином. Но Мэгги там, в доме Ларкинсов. Значит, надо одеться, и нанять кэб, чтобы ехать туда, в дом Ларкинсов, чтобы спасти Мэгги. Но она ведь не успеет! Однако и не ехать нельзя, вот только где ее вещи? Такая тьма! Агнес зажигает свечу на столике и оглядывается по сторонам.

Теперь до нее начинает постепенно доходить реальность. Она не старая кухарка, она – Агнес Парсон, урожденная Мэйси. Она – жена Невилла, она у себя дома, а Ларкинса уже убили, и, видимо, Мэгги спасли, ведь она же точно помнит, что вчера ее видела – хорошенькую, в форме горничной…

– Агнес? Что случилось? – Невилл спрашивает сонным голосом, повернувшись на подушке.

– Мне сон приснился, что надо бежать спасать Мэгги… что надо ехать туда, в тот дом… я только сейчас поняла, что ее уже спасли, – отвечает Агнес.

– Кто спас, от чего?

– Ну как – кухарка ее спасла от Ларкинса, – Агнес задувает свечу и укрывается одеялом, – она его топориком для мяса… такой большой, блестящий, висел в одном ряду со сковородками…

Голос ее становится сонным, она с наслаждением укладывается на бочок, вытягивается и засыпает. Но с Невилла сон слетел совершенно. Как же он сразу этого не понял… Ведь это так очевидно. Порой, воистину, надо спрашивать себя не «что могло случиться», а «чего не могло не случиться», и все встает на свои места!

***

Утром после завтрака он спускается в комнату для прислуги. Старуха не померла, и даже вроде повеселела слегка, это хорошо.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает он вежливо, но вид у него плотоядный, как у кота.

– Ох, сэр, получше, благодарю вас.

– Вы мне вчера много интересного наговорили, – замечает он и видит, как лицо у женщины вытягивается от беспокойства, – кстати, как вас зовут?

– Рози Марвелл, сэр.

– Вы мне вчера сказали, – говорит он медленно и лукаво, – что это Мэгги ударила топориком для мяса старого Ларкинса, оттого, что он к ней приставал…

На лице у Рози написал подлинный ужас.

– Не могла я сказать такого – она этого не делала!

– Ну как же – вы сказали, что он к ней приставал, ведь он-то не знал, что он ее отец, а она знала…

– Нет! Не знала она, и сейчас не знает, истинный бог.