Это не имеет ничего общего с «холодной войной», которая началась как противостояние политических систем в рамках европейской цивилизации и в таком качестве дает о себе знать даже в начале XXI в. Классическая «холодная война», свидетелями которой мы были 30–40 лет назад, представляла собой необычайно жесткое противостояние глобального Запада, с одной стороны, и Советского Союза с его союзниками и симпатизантами – с другой. При этом, во-первых, часть мира, противостоявшая СССР, казалась более или менее единой в представлениях о том, куда должен двигаться «антисоветский» мир и каковы должны быть, по его версии, основные принципы будущего мироустройства. А во-вторых, так называемый «советский блок» рассматривался Западом как некая историческая девиация, отклонение от единого магистрального пути цивилизации, которая рано или поздно будет скорректирована, и изначально заложенное в логике прогресса единство мира будет восстановлено.
Сегодня же мы имеем куда более тревожную картину.
Во-первых, отметим, что вопреки многим прежним ожиданиям, напряжение в отношениях Запада и Москвы никуда не исчезло, но оно из идеологического превратилось в геополитическое. Менее всего я склонен идеализировать российские постсоветские реалии, и прежде всего – российскую власть, в том числе ее действия на международной арене. Тем не менее вряд ли советское руководство было для Запада более удобным и комфортным партнером по отношениям, чем нынешнее российское. Не говоря уже о том, что экономические возможности постсоветской России в плане борьбы за глобальное или хотя бы региональное влияние куда более скромны, чем у бывшего СССР. Тем не менее схематичная жесткость, которая временами адресуется России со стороны ведущих групп западного истеблишмента, причем чаще всего по вопросам, в региональной специфике которых этот истеблишмент разбирается менее всего, свидетельствует о барьерах, которые действительно очень трудно преодолеть.
Во-вторых, – и здесь мы переходим к проблемам гораздо более глубокого характера – весь остальной мир сегодня рассматривается Западом как существенно более враждебный, чем 30 лет назад, причем на фундаментальном, мировоззренческом уровне. Территория сил, «враждебных демократии», сегодня охватывает большую часть исламского мира (за исключением нефтедобывающих монархий Аравийского полуострова – почти абсолютных автократий), «посткоммунистический» Китай, возглавляемые пассионарными популистскими лидерами автократические режимы в Латинской Америке, ряд националистически настроенных правительств либо антиправительственных движений в других частях мира. Если три десятилетия назад мир казался биполярным, то теперь возникает ощущение, что число сил, зачисляемых Западом в категорию своих внешнеполитических противников, стало больше и продолжает расти.
И в-третьих, что, на мой взгляд, еще более серьезно, убеждение в единственной правильности существующего общественного устройства как наиболее полного воплощения общечеловеческих ценностей сопровождалось ростом подозрительности, если не откровенной враждебности по отношению к концепциям общественной жизни, не соответствующим западному интеллектуальному мейнстриму. Теории «столкновения цивилизаций», антагонистической несовместимости различных укладов жизни и быта, считавшиеся ранее неполиткорректными, стали звучать в той или иной форме из уст вполне системных политиков, что часто воспринималось как сигнал о снятии табу на пропаганду некоторых очень даже «скользких» положений, фактически возбуждавших агрессию по отношению к целым группам и сообществам, главным образом в бывшем «втором» и «третьем» мире.
И это тоже, как мне представляется, по крайней мере отчасти, связано с изменениями в экономике и в схеме нового разделения труда, о которых шла речь в предыдущей главе.
С одной стороны, увеличение доли, а главное – общественного веса «новой экономики» в развитых странах, т. е. финансовых, консультационных и прочих интеллектуальных услуг имело результатом рост прослойки общества, считающей себя своего рода новой аристократией, – прослойки людей самоуверенных и амбициозных, убежденных в своем интеллектуальном превосходстве и чрезмерно доверяющих собственным суждениям. Эти люди, естественно, в большей степени, чем ранее, транслируют свое мироощущение на общество в целом, выступая в значительной степени как заказчики и в определенной степени как проводники более самоуверенной и бессистемной внешней политики.
Да и в нижних сегментах общества в западных странах происходящие структурные изменения стимулируют раздражение по отношению к окружающему миру. Квалифицированные рабочие места «уезжают» в Китай и другие новые индустриальные анклавы, а рабочие места в традиционной сфере услуг не только не престижны и не слишком доходны, но еще и заполняются иммигрантами из более бедных стран. В результате очень многим внешний мир начинает казаться враждебной силой, источником неприятностей, бытового и душевного дискомфорта.