Сказанное тем более справедливо в условиях, когда на стороне тех, кто, имея в избытке самоуверенность, считает себя «силами добра», нет также и очевидного силового преимущества: могущество США измеряется все же параметрами минувшего века. Авианосцы и тяжелые бомбардировщики идеально подходили на роль инструмента сдерживания советского блока, но угрозы XXI в. – это совсем другие угрозы. С терроризмом, различными человеконенавистническими идеологиями и верованиями, национализмом, климатическими катаклизмами, распространением ядерного оружия и энергетической несбалансированностью бороться можно только другими способами. Для этого прежде всего необходима самая широкая кооперация со всеми, с кем возможен диалог, учет различных мнений, выработка действительно общих решений, а не снисходительное похлопывание по плечу. И уж тем более непригодно для этих целей применение «стандартов» запугивания неудобных или несговорчивых субъектов, безответственная демонстрация враждебности, манипулирование странами путем превращения их в «прифронтовую зону».
3.5. Качество политического мышления
После отказа советского, а затем и российского руководства от идеи глобального противостояния с развитым миром, означавшего окончание сорокалетней «холодной войны», у многих, в том числе и у меня, появилась надежда, что наступает новая эпоха – без глобальной конфронтации и с возможностью согласования интересов крупнейших мировых держав во имя общего развития и улучшения качества жизни на планете. Во всяком случае, когда в 1990–1991 гг. я работал в рамках советскоамериканского проекта «Согласие на шанс», у меня было ощущение, что эти надежды были у многих.
Сегодня, спустя более чем два десятилетия, стало очевидно, что этого не случилось. За прошедшее время мировая политика не смогла грамотно разрешить почти ни одной из серьезных региональных проблем, не говоря о проблемах глобального миропорядка в целом. Это относится к ситуации в Ираке, Афганистане, Пакистане, всей Центральной Африке, Северной Индии с ее Кашмиром, Шри-Ланке, на Филиппинах и Ближнем Востоке; к проблемным статусам Тайваня и Косово, положению курдов в Турции, к территориальным спорам на постсоветском пространстве – список можно продолжать очень долго. Не получила решения задача нераспространения ядерного оружия, выстраивания отношений с Ираном и КНДР. Международные дипломатические и политические усилия почти во всех случаях не улучшают ситуацию: она хотя и существенно отличается в каждом конкретном случае, но практически везде неблагоприятна и взрывоопасна. Каждый день по меньшей мере десятки людей гибнут по воле полевых командиров, чьи имена, возможности и политические взгляды, похоже, даже не фиксируют в ведущих аналитических центрах, пока речь не пойдет о нетерпимом для массового сознания количестве жертв или об угрозе кому-то из представителей «золотого миллиарда».
Если в каких-то случаях и удается добиться успеха, то он чаще всего выглядит запоздалым, половинчатым, достигнутым неадекватными и неграмотными средствами и при этом проигрывающим на фоне растущих неудач.
В силу этого возможности США и Европы решать региональные проблемы все больше кажутся иллюзорными. Десять лет назад политику Европы в области прав человека поддерживали 72 % членов ООН, а в прошлом году – всего 48 %. Еще более резкое снижение наблюдается в случае США: с 77 до 30 %.
Конечно, можно, как это часто делается на Западе, во всех этих неудачах и поражениях видеть чьи-то козни, искать происки врагов «западного мира». Тем более что противодействие усилиям США и Европы действительно есть, и слабее оно не становится. Однако было бы глупо отрицать, что качество и уровень внешней политики западных стран в последние 20 лет оказались намного ниже даже не слишком оптимистичных ожиданий.
Почему так произошло? Не думаю, что дело в недостаточной информированности властных команд или непонимании ими важных закономерностей мирового развития. Причина, скорее, та же, что лежала в основании и экономического кризиса 2007–2009 гг., и тех долгосрочных проблем, что продолжают сотрясать мировое хозяйство. А именно: со сменой политического поколения в начале 1990-х годов появился новый тип политиков, куда в меньшей степени, чем раньше, склонных ставить и решать стратегические задачи, основанные на принципах и гуманистических ценностях, предпочитающих политическую прагматику и так называемую «реальную политику».