Рецессия капитализма — скрытые причины. Realeconomik

С другой стороны, на фоне нравственной фрустрации населения, вынужденного вписываться в постмодернистскую реальность «финансового капитализма», где реальный результат честного труда теряет ценность на фоне больших и малых состояний, возникающих «из воздуха», но пользующихся при этом поддержкой и защитой государства, у беспринципных политиков или экспертов возникает сильный соблазн сыграть на идее «конфликта цивилизаций» и борьбы с «врагами свободы» за рубежом. Отсюда – смесь высокомерия и слепоты влиятельных политических игроков при удручающей неспособности влиять на них гражданского общества, которое в последние годы проявляло все более настораживающее безразличие к деталям происходящего, а также готовность ради общественной безопасности закрывать глаза на существенные и реально необоснованные нарушения прав личности.

Оборотной же стороной публичной спеси и высокомерия, как правило, является тихий приватный цинизм – готовность в упор не замечать неудобные факты, случаи лжи и финансовых преступлений «своих» политиков, тайные тюрьмы и пытки заключенных. Отсюда же и лежащая по ту сторону морали «торгово-закупочная политика», основывающаяся на потоках нефти и газа, непрозрачных сделках и корпоративных интересах.

А следствием всего этого стал печальный факт отхода от комплексного видения мира как сложного и противоречивого организма, который нельзя уложить в простую схему «единственно правильного» устройства общества, каким бы замечательным оно ни казалось тем, кто от него выигрывает.

3.4. Простые решения для сложного мира

Возможно, это звучит банально, но современный мир действительно очень неоднороден с точки зрения способа организации обществ и господствующих в них общественных ценностей и традиций. При всем единстве человеческой природы, при всей детерминированности базовых законов общественных отношений поле для различий в этих отношениях или способах их организации необычайно велико. При внешней схожести общественных институтов в различных национальных и географических общностях понимание логики и результатов их функционирования требует индивидуального подхода и никогда не может быть стопроцентно предсказано на основе чужого исторического опыта.

Более того, как я уже писал, эти различия нельзя, попросту невозможно свести к различиям в стадиях исторического развития. Было бы большой ошибкой полагать, что все страны идут по одному и тому же пути, только находятся в разных его точках. И что через, условно говоря, 100 или 200 лет страны Африки или Ближнего Востока будут иметь социально-экономическое устройство, полностью совпадающее с нынешней организацией жизни в Западной Европе или США. Подобным упрощенным подходом в прошлом столетии грешили многие – и левые, и правые; и социалисты, и либертарианцы – все, кто пытался поставить точку в описании «правильного» устройства общества и объявить «конец истории». Но, казалось бы, сейчас, в начале XXI столетия, должно уже быть очевидным, что все гораздо сложнее, что никто не знает рецепта идеального устройства общества, если близкий к таковому вообще существует. А если и существует, то даже самые развитые в экономическом отношении общества находятся лишь в начале этого большого пути.

Прекращение смертельного глобального противостояния между Советским Союзом и США привело к тому, что культурно-религиозное многообразие стран и народов, всегда существовавшее в мире и лишь временно нивелировавшееся принадлежностью либо к одному, либо другому блоку, сегодня заявило о себе в полном объеме и вышло на поверхность, став политической реальностью. Население стран Запада (в Северной Америке, ЕС, Азии и Австралии), вместе взятое, составляет 700 млн человек – т. е. около 10 % населения планеты. Остальные 90 %, до сих пор бывшие преимущественно объектом мировой истории, теперь превращаются в ее субъект.

Однако Запад, и в первую очередь США, превратно истолковал последствия своей победы в «холодной войне», всерьез восприняв начинающийся век как «конец истории». США не просто поверили в универсальность эффективности своей политической системы, но стали исходить из этого в повседневной практической политике, низводя свои возможности и ресурсы до примитивной идеи повседневного доминирования.