Ревнитель веры (СИ)

Разумеется, там был Вайдвен — неизменно сияющий, яркий — ярче самого солнца, — и при том бесконечно далекий. Но Этьен больше не ощущал его присутствие в своей квинтэссенции тепла, как нечто неправильное — наоборот. Вайдвен должен был быть там. И это теперь не казалось Этьену чем-то чуждым.

«Мы будем помнить созвездья, но не будем помнить имен.

Мы будем смеяться и грезить вдали от битв и знамен,

Без мертвых богов и героев, без битвы добра со злом,

Чтобы однажды построить свой долгожданный дом.»

Этьен не понял, когда сумел открыть глаза, потому как вдруг увидел перед собой лицо Рено. И вдруг изумился тому, что не увидел его раньше. Рено сидел с ним рядом, едва не светясь от переполняющего его тепла, и все вмиг Этьену стало ясно. Все до последней капли.

Он вдруг понял, для кого пел только что, и более того — понял, про кого пел. В одночасье померкли перед ним образы тех, для кого звучала эта песня в прошлом. И Этьен всем своим существом вдруг ощутил, что никогда и нигде не сможет спеть ее ни для кого больше.

— Да уж, — кашлянул кто-то спустя пару мгновений, — после такого вешаться не захочется.

— Плясать, к несчастью, тоже, — выдохнул белокурый лютнист. — Все же… Спасибо.

— Да. Спасибо.

Этьен несдержанно усмехнулся, вздрогнул, осознав, где до сих пор находился. И вдруг с ужасом понял, что щеки у него влажные.

***

После того, как Этьен отыграл свою песню, эотасианцы разговаривали совсем немного. В конце концов, время было позднее, да и Лют не упускал шанса напомнить всем, что завтра их ожидает дорога. Тем не менее, времени этого хватило, чтобы Рено успел наконец запомнить всех членов группы по лицам и именам и составить свое окончательное о них впечатление.

Рено, в отличие от Этьена, эотасианцы определенно нравились. На все попытки себя разговорить Этьен реагировал очень остро, в конце концов уединившись в одном из дальних углов зала, время от времени недовольно поглядывая оттуда на общее сборище. А Рено, наоборот, впервые за долгое время наконец начал чувствовать себя в своей тарелке. И понимать, что, возможно, наконец ему удастся прояснить для себя кое-что важное.

Однако помочь ему в этом, как он полагал, мог только Лют. За прошедшие несколько часов он успел произвести на Рено очень приятное впечатление, показав себя умным, добрым и уравновешенным человеком. Самое главное, уравновешенным. За последние два дня Рено успел для себя отметить, что именно это качество он теперь ценил в людях превыше всего.

К счастью, вскоре Рено предоставился шанс поговорить с Лютом лично. Когда диалоги эотасианцев стали прерываться зевками едва ли не через слово, мэтр решил, что время ложиться спать все же наступило. Остальным он строго наказал принять положение лежа, а сам тем временем отошел к дальнему уголку зала — туда, где на брошенных у лестницы каменных глыбах отчетливо прорисовывались следы какой-то полустершейся фрески. Тут-то Рено и решил действовать.

Он выждал момент, когда эотасианцы увлекутся приготовлениями ко сну, перестав его замечать, и, тихонько выбравшись из общего круга, аккуратно направился в сторону склонившегося над куском мрамора Люта. И стоило только Рено подкрасться к нему на расстояние всего-то двух шагов, как мэтр, выпрямившись, неудовлетворенно вздохнул.

— Друг мой, — начал он, не оборачиваясь, — я ведь просил вас всех лечь спать. Ты же не хочешь чувствовать себя завтра выжатым, словно губка, правда?

— Не хочу. Простите. Я просто хотел вас спросить…

— А, Рено. — Лют обернулся к нему, и в лазурных его глазах ясно отобразилась усталость. — Ничего страшного, я всегда готов поговорить с тобой. О чем ты хотел спросить?

— Ну, понимаете… — Рено потупился, в неуверенности дотронулся до своего медальона. — Даже не знаю, как сказать. Вы ведь эотасианский жрец?

— Мне больше по душе слово священнослужитель, — мягко улыбнулся Лют. — Но да, ты все правильно понял.

От его ласкового голоса Рено смутился еще сильнее, отвернувшись к стене.

— Раз такое дело… Ох. Я просто, наверное, хотел вам признаться. Кое в чем важном.

Заметив чужую неуверенность, Лют коротко вздохнул, положив единственную руку Рено на плечо.

— Ничего не бойся. Я буду рад тебя выслушать.

Даже чувствуя поддержку, Рено все равно не смог посмотреть Люту в глаза.

— Просто, понимаете… — От напряжения на какой-то момент он нервно закусил губу. — Вы все — такие замечательные люди. И вы, мэтр, особенно. Вы ведь, наверное, хотите вести вперед только людей вам под стать. Тех, кто всем сердцем любит и почитает Эотаса. А я, понимаете… Я не такой человек. Я всегда в своей жизни совершал только ошибки, причем совершенно ужасные, и Эотасу я, наверное, противен. И просто… Я хотел спросить, действительно ли такому, как я, можно быть здесь с вами…

Лют слушал его очень внимательно, ни на миг не отрывая от Рено взгляда. А дослушав, вздохнул и аккуратно приобнял его одной рукой.

— Все в порядке, мальчик мой. Давай с тобой присядем.

Они отошли к лестнице — туда, где некоторое время назад проходил разговор с Этьеном. Небрежно уселись на пол, скрывшись за тенью каменной глыбы.