Революция в стоп-кадрах

Хаким – не идиот. Он знает правила так же хорошо, как и я. Но все равно пытается. Он скорее перепишет законы физики, чем доверится врагу. В конце концов, внутри гиганта мы будем глухими и слепыми; на ближнем расстоянии нам затуманят зрение конвульсии распадающейся атмосферы Туле, на дальнем оглушит рев магнитного поля Сурта. Мы не сможем понять, где находимся, и только вычисления Шимпа смогут сказать, где мы должны оказаться.

Хаким видит мир не так, как я. Он не любит принимать все на веру.

Теперь он приходит в отчаяние, срывая целые куски со своего игрушечного астероида в попытке снизить инерцию. Он даже не подумал, как это может повлиять на нашу радиационную защиту, когда мы снова наберем скорость. Он застрял на вопросе, сможем ли мы набрать достаточно внутрисистемного мусора, чтобы залатать дыры по пути наружу.

– Не сработает, – говорю я ему, хотя сейчас брожу в катакомбах где-то в полукилометре от него. (Я не шпионю за ним, Хаким и так знает, что я наблюдаю. Разумеется, знает.)

– Сейчас нет.

– Недостаточно массы на траектории покидания, даже если фоны успеют собрать все и вовремя вернуться.

– Мы не знаем, сколько там массы. Мы ее еще не разметили.

Он намеренно строит из себя тупого, но я ему подыгрываю; по крайней мере мы разговариваем.

– Да ладно тебе. Не нужно метить каждую песчинку, чтобы получить распределение массы. Не сработает. Сверься с Шимпом, если не веришь мне. Он тебе все расскажет.

– Оно уже все сказало, – говорит он.

Я останавливаюсь. Глубоко и медленно дышу, пусть и получается с трудом.

– Я подключен, Хаким. А не одержим. Это просто интерфейс.

– Это мозолистое тело.

– Я так же автономен, как и ты.

– Дай определение понятию «я».

– Я не хочу…

– Разум – это голограмма. Раздели ее надвое, получишь два разума. Соедини, получишь один. Может, ты и был человеком до апгрейда. А теперь у тебя столько же независимой души, сколько у моей теменной доли.

Я оглядываюсь на сводчатый коридор (наверное, храмовая архитектура – это всего лишь совпадение), где со всех сторон на стеллажах сложены мертвецы.

Они – куда лучшая компания.

– А если это правда, – спрашиваю я у них всех, – то как вы-то сумели освободиться?

– В тот день, когда ты это поймешь, – говорит он, – мы проиграем войну.

* * *

Это не война. Это, блядь, детская истерика. Они пытались пустить миссию под откос, но Шимп их остановил. Вот так все просто и совершенно предсказуемо. Вот почему инженеры сделали Шимпа таким минималистичным, вот почему полетом управляет не какой-нибудь запредельный ИИ с восьмимерным IQ: чтобы все оставалось предсказуемым. И если мои мясные мешки не смогли этого предвидеть, то они глупее, чем штука, с которой борются.

Естественно, на каком-то уровне Хаким все понимает. Но просто отказывается верить в то, что его приятелей перехитрило создание, у которого в два раза меньше синапсов. Шимп. Идиот-савант, искусственный имбецил. Цифродробилка, специально созданная настолько тупой, что она так и не обрела собственных намерений, хотя просуществовала полжизни вселенной.

Они просто не могут поверить, что она победила их в честной борьбе.

Вот почему им так нужен я. Благодаря мне они могут говорить друг другу, что их обманули. Этот пресловутый счетовод ни за что на свете не смог бы выиграть, если бы я не предал свой собственный род.

Вот в чем заключается мое предательство: я вмешался, чтобы спасти им жизнь. Конечно, ничего им не угрожало, и неважно, о чем там болтают заговорщики. Это была всего лишь стратегия. Столь же предсказуемая, как и все остальное.

Я уверен, что Шимп включил бы воздух до того, как дело зашло бы слишком далеко.

* * *

Пока я не смотрел, Туле из мира превратилась в стену: в черное бурлящее пространство грозовых фронтов и разрывающих планету торнадо. Сурт скрылся за горизонтом, на его присутствие указывало лишь слабое свечение. Мы съежились в тени малого гиганта, и казалось, что большой просто исчез.

Технически сейчас мы находились в атмосфере, в горе, вздымающейся высоко над облаками, чья вершина была обращена к звездам. Можно было провести прямую линию от горячей водородной слякоти ядра к нашей крохотной холодной сингулярности прямо через зияющую коническую пасть на носу «Эриофоры». Хаким так и делает, в оперконтуре. Наверное, ему кажется, что таким образом он хоть немного контролирует ситуацию.

«Эриофора» высовывает язык.

Увидеть его можно только в рентгеновском спектре да хокинговском, а если правильно настроить сенсоры, то можно разглядеть слабый ореол гамма-радиации. Во рту «Эри» открывается крохотный мостик: дыра в пространстве-времени, которая тянется к дыре в нашем сердце. Корабельный центр масс чуть смещается, ищет какое-то подвижное равновесие между двумя точками. Дальнюю Шимп толкает еще дальше, и центр следует за ней. Астероид тянется вверх, падает за собой; Туле тянет нас вниз. Мы висим в небе, мы нашли баланс, а верхушка червоточины тем временем продвигается за пределы коры, выходит из истертого рта, сделанного из отшлифованного до синевы базальта, мимо переднего сенсорного кольца.