Режиссерское искусство театра кукол России XX века

Искусствовед, художник И. П. Уварова, размышляя о театре «Тень», писала: «Идет игра, игра в игру и так далее, форма ее – беспечность, облегченная до веса тени, и театр этот внимательно следит за тем, чтобы беспечность не набирала веса ни на грамм» [468] .

«Тень» – в первую очередь игра художника, ставшего режиссером и актером. Это его, Ильи Эпельбаума глазами мы смотрим спектакль «Метаморфозы», где сам художник-режиссер-актер рисует, играя перетекающими один в другой мгновенными изображениями, всплывающими на экране, где рыба вмиг становится лицом Сократа, а лицо – воспарившим ангелом… Игра, театрализация жизни, затеянная Эпельбаумом, затягивает всех соприкоснувшихся с ней.

Даже театральных критиков.

…Спектакль идет в сопровождении Королевского оркестра. В фойе театра зрители могут ознакомиться с выставкой рисунков лиликанских детей, а также прослушать краткий курс истории государства «Лиликания» [469] – писал критик Р. Должанский в своей статье о «гастролях» в Москве Королевского академического Лиликанского театра.

…«После падения железного занавеса, – отзывалась другой статьей на эти „гастроли“ М. Давыдова, – наши соотечественники принялись путешествовать с энтузиазмом, который был свойственен, пожалуй, лишь европейцам в эпоху Великих географических открытий. Тем удивительнее, что ни один из них до недавнего времени ничего не знал о Лиликании, стране, которой мы, сами того не понимая, обязаны многими достижениями науки и техники. Руководство Союза театральных деятелей искренне признательно московскому театру „Тень“, благодаря усилиям которого встреча с замечательной страной и деятелями ее культуры наконец состоялась» [470] .

В свою очередь театральный критик Е. Губайдулина после просмотра «лиликанского» спектакля «Полифем» написала «гневный» текст от имени «главного специалиста Лиликанского Института Зрелищных Искусств Нюра Ахчийского»: «Случилось страшное. На величественную сцену Большого Лиликанского Королевского Народного театра Драмы, Оперы и Балета впервые вступила нога человека. Вернее, две ноги /…/ слово „танцевать“ не вполне подходит к тому, что выделывает господин Цискаридзе на нашей прославленной сцене. Наверное, в своем театре он красавец. У нас же – жуткое чудовище. Его малейшее телодвижение заставляет леденеть от ужаса /…/ – „А надо ли нам такое, с позволения сказать, искусство?“ Не пустим чужаков на нашу священную территорию! Да он передавит всех наших артистов!» [471]

В этих мистификациях театральных критиков есть глубокий смысл. Действительно, режиссеров театра кукол ХХ века занимала в первую очередь специфика этого нового профессионального вида театрального искусства, перед которым стояла задача самоидентификации. Шел процесс размежевания кукольного и драматического театров, противопоставления куклы и драматического актера («Не пустим чужаков на нашу священную территорию!»).

Но И. Эпельбаума уже не интересует только кукольный театр. Его занимает Искусство в целом.

«Предполагается, – говорил он на Международной конференции деятелей театра кукол в Москве в 2008 году, – что есть какие-то особые „творчество и художественное восприятие в театре кукол“. Да, у театра кукол есть своя технология, но не более того. Законы же художественного восприятия искусства едины, в какой бы технологии произведение искусства не воплощалось <…> База любого творчества находится вне технологии, в ощущении причастности того, что ты делаешь к слову „искусство“, а не к слову „кукольный“ <…> почему <…>, обсуждая и сравнивая спектакли, за высшую отправную точку берут, например, Вольховского, или Гимельфарба <…> есть вершины и повыше – Феллини, Висконти, Пикассо, Рафаэль, Герман, Тарковский, Манэ, Сезанн, Шванкмайер, Рихтер, Рерих, Кантор, Гоголь наконец, или в современном советском театре – Товстоногов, Эфрос, Любимов… На их фоне достижения советского кукольного искусства выглядят совсем не так оптимистично, как о них говорят <…> Этот вопрос я задаю уже почти 20 лет – и никогда не получаю настоящего ответа, потому что он всегда таков: „Как можно сравнивать? Мы – кукольники!“ А дальше никто не говорит, но я слышу: „И останемся ими! Пусть искусство идет куда хочет, нам с ним не по пути! Мы занимаемся искусством театра кукол и только им!“. Излишне говорить, что слово „искусство“ в этом словосочетании на втором месте <…> Хочется помечтать об утопических временах, когда не будет специализированных театров кукол, театров для детей, драматических и оперных театров. Не в плане технологии, а в плане творческого процесса <…> И тогда <…> со сцены Большого, если это понадобится, зазвучит речь драматического актера или появится оперный кукольный спектакль» [472] .