Режиссеры «Мосфильма»

— Да тут… пару дней назад встретил на студии Горького знакомого поляка. Актера. И еще, как подгадали, кое-какие тугрики выдали за кинопробы. Само собой, завалились мы с ним в ресторан гостиницы „Турист“. Нам ведь только начать, а дальше „еще вудка не скваснела, доки мы ее пьемо“… Некоторые эпизоды, признаюсь, помнятся не совсем в фокусе. Сидим. Захорошело нам. Ну и, естественно, мы ладно так запели. Друг мой — с пикантным польским акцентом. Поем. И тут между нами возникает какая-то недружественная рожа и начинает нудно бубнить. Я эту рожу отодвинул, чтобы не маячила. Утром, как только рассвет забрезжил, проснулись. Чувствую — обстановка непривычная. Оказалось, мы в КПЗ. До вытрезвителя, стало быть, не доехали. Оно и лучше. В вытрезвителе с клиентами обходятся менее качественно. И еще мне повезло. Начальник отделения, как выяснилось, только-только „Два Федора“ посмотрел. Поэтому я для него как с экрана сошел. Поляка (у него заграничный паспорт с собой оказался) начальник сразу отпустил. Мой друг врубил максимальную скорость и рванул в свою гостиницу, как Буденный от Пилсудского в 20-м году. А мне начальник сказал: „Ступай домой к Пенкину (милиционер, который в тот вечер в ‘Туристе’ дежурил). Повинись перед ним. Если Пенкин тебя простит и свой рапорт заберет обратно, будем считать — произошел нетяжкий инцидент: молодые люди вполголоса попели в ресторане. Их следует за это пожурить и отпустить с миром. Учти только, что Пенкину вы переносицу слегка задели. У него сейчас на носу крест-накрест лейкопластырь наклеен“.

Закурили. Шукшин сказал:

— Так что готовься на партбюро… Ты ведь по-прежнему замсекретаря факультета? Готовься голосовать за исключение меня „за пьяный дебош“ из партии. Следовательно, вообще из кинематографии…

Был Шукшин старше меня года на два. Тоже служил на флоте: проходил срочную службу. Тоже работал в школе. На флоте, как и я, в начале пятидесятых вступил в партию по так называемому „Сталинскому призыву“ — т. е. в связи со смертью Сталина. По тем временам было это совершенно естественным делом. Без всякого подтекста.

— Может, до исключения не дойдет? Может, еще есть надежда? — спросил я.

— Надежда могла бы быть, — ответил Василий, — если Пенкин оказался бы не тупым, как сибирский валенок, а простым деревенским мужиком, как я. И еще, заметь, так получилось — я вынудил его заклеить свой нос лейкопластырем.

Помолчали.

— Смотри только, ни Жигалке (старший преподаватель мастерской), ни Ромму ни гу-гу… Перед Роммом от стыда сдохнуть можно…

На следующий день во время большого перерыва во вгиковской столовой меня нашел Игорь Ясулович и, тревожно тараща глаза, сообщил:

— На втором этаже, у кафедры кинорежиссуры, стоит очень взволнованная Ирина Александровна Жигалко и, похоже, вот-вот разрыдается.

— Что случилось?

— Тебя нигде не найдет.

„Вот-вот разрыдается“. Актерские штучки. Ирина Александровна была женщина суровая. Лихо снимала с нас стружку за проявление любой сентиментальности, безвкусицы в наших этюдах.

Выяснилось: Михаил Ильич заболел, в институт приехать не может. Просит меня, как старосту курса, позвонив предварительно, заскочить к нему домой. Я разволновался: ни разу еще не был у мастера дома. Жил он тогда на Полянке. Поехал. Ромму стало известно, что райком партии, к которому относился ВГИК, требует „строжайше наказать дебошира Шукшина“ вплоть до исключения его из партии. Это означало бы полнейший излом судьбы студента, еще не защитившего диплом. Райком в те времена вообще ополчился на ВГИК. Тогда, помню, случилось несколько эпизодов среди студентов с нарушением политико-этических норм. Дело усугублялось к тому же особенностями характера секретаря партбюро постановочного факультета. Это был несостоявшийся актер, человек завистливый и злой. Михаил Ильич хотел сам прийти на заседание партбюро, но вот приболел. Ромм написал записку в партбюро, подробную характеристику на своего ученика. Он был уверен, что Шукшин глубоко раскаивается в случившемся. В таких случаях человека можно и нужно прощать.

— Но вот беда, — сказал Михаил Ильич, — Шукшин человек ранимый и стеснительный. Мне даже не позвонил. К тому же не хотелось бы, чтобы он узнал, что я в курсе этого эпизода. Как тут быть?

— Может быть, — сказал я, — если все более или менее обойдется, мне вашу записку вслух не зачитывать?

— Сомневаюсь, что обойдется. Уж больно свирепо настроен райком…

Наступил день заседания партбюро. Шукшин прибежал минут за пять до начала заседания.

— Был у Пенкина? — спросил я.

— Порядок. Обещал сегодня с утра забрать свой рапорт…