Режиссеры «Мосфильма»

Когда на заседании выяснилось, что никаких претензий у дежурного милиционера к Шукшину нет, что кто-то в райкоме просто поднял волну, наш секретарь выбежал из аудитории проверить всё по телефону. Не было его минут пятнадцать. Вернулся с красными пятнами на лице. Заявил, что не считает инцидент исчерпанным. Будет правильным, если партбюро проголосует за „строгий выговор с занесением в личное дело“. Этого нельзя было допустить. Это защите диплома Шукшина отнюдь не содействовало бы. Я понял, что нужно сбить настрой на „строгача“. Помните: сам погибай, а товарища выручай?

Я выступил и сказал, что лично я не могу голосовать за строгий выговор с занесением в личное дело, потому что сам не святой. Секретарь пристально и зло посмотрел на меня. Я рассказал, что в военно-морском училище у меня был подобный случай. Я на значительное время опоздал из увольнения, и дежурный по части уловил запах спиртного. Я всю жизнь буду благодарен секретарю штурманского факультета, капитану второго ранга Б. Он провел заседание партбюро таким образом, что я отделался простым выговором. А могло быть хуже. Исключили бы из партии и списали бы матросом на флот служить срочную службу без учета лет, проведенных в училище.

После моего выступления все заседавшие проголосовали за выговор без занесения в личное дело…

Мы перекуривали с Василием на лестничной площадке 2-го этажа.

— Что за дело было у тебя в училище? — спросил он.

— Слава богу, тогда все обошлось. Я сегодня рассказал об этом, чтобы сбить агрессивный пыл нашего партайгеноссе. Морской закон.

Посмеялись.

— А с Пенкиным Петром Терентьевичем мы покорешились, — сказал Василий. — Начало знакомства, надо признаться, было трудным, когда я возник перед ним в дверях. Потом, когда посидели, когда спохватились, как обычно, что не хватает последней бутылки, он мне не дал сбегать. Сам смотался… Надеюсь, ты ни Жигалке, ни Ромму не…

— Да ты что! Нет, конечно, — вполне правдоподобно ответил я…»[11]

Дипломную работу Яшин снимал уже не вчетвером, а лишь вдвоем со своим сокурсником Андреем Смирновым. Начало 1960-х — время, когда в советскую жизнь вошла запретная ранее западная литература. Молодежь зачитывалась ею, и вгиковские дипломники исключением здесь, разумеется, не были. Уильям Сароян, конечно, уступал по популярности Хемингуэю, но был уважаем и почитаем безмерно. Его новеллу «Эй, кто нибудь!» Смирнов с Яшиным и выбрали в качестве материала для дипломного фильма, пригласив на главную роль Володю Ивашова, только что обретшего мировую славу в образе Алеши Скворцова из гениальной «Баллады о солдате». Дипломный фильм стал невероятно популярным в институте, а потом, через год, даже был выпущен в прокат. Хотя имел все основания оказаться на институтской «полке».

Посланником Судьбы вновь выступил первый секретарь ЦК КПСС товарищ Н. С. Хрущев. Как раз незадолго перед защитой диплома нашими героями Никита Сергеевич предпринял исторический поход в Манеж на выставку. Обличил «абстракционизьм», призвал с бόльшим рвением строить «коммунизьм» и обозвал Эрнста Неизвестного «пидорасом».

1962 год — это не 1952-й, поэтому обвинения в гомосексуализме Смирнову с Яшиным предъявлены не были. Дипломников обозвали абстрактными гуманистами. «В то время как наша партия и весь советский народ…», «В то время как Никита Сергеевич…» Дело шло к тому, что экзаменационная комиссия отказалась бы считать фильм «Эй, кто-нибудь!» дипломом двух выпускников. И тут слово взял великий Ромм. Он признал, что товарищи Смирнов и Яшин, безусловно, допустили ряд серьезных ошибок мировоззренческого характера. Но виновным в этом он считает себя. За период обучения недостаточно внимания уделял проблемам гуманизма в искусстве. А что такое абстрактный гуманизм, он вообще не знает.

Как уже было отмечено, Михаил Ильич к тому времени снискал себе репутацию вольнодумца, поэтому и мог произносить слова, которые в других устах были бы невообразимы. Но, помимо этого, он был Роммом, только что выпустившим «Девять дней одного года». Спорить с ним не решались. Смирнову и Яшину поставили «пятерки».

Они сделали вместе еще два фильма и расстались. Но это был не тот тандем, о распаде которого следует жалеть. Очень уж разными были опытный провинциал и талантливый мальчик из московской элитной семьи, сын замечательного Сергея Сергеевича Смирнова, которого благодаря книгам и удивительным телепередачам о неизвестных героях известной войны знал в лицо едва ли не каждый гражданин СССР. Яшин признается, что в совместной работе тридцатилетний бывший морской офицер часто подавлял Андрея, которому и двадцать-то только исполнилось. Борис Владимирович вспоминает, как на мосфильмовских уже съемках Евгений Урбанский, видя ругающихся дебютантов, предлагал им сначала разобраться друг с другом, а уже потом приступать к работе.

Полнометражный дебют скандально известных талантливых выпускников ВГИКа назывался «Пядь земли» и был экранизацией повести Григория Бакланова. Картина автору не понравилась.