Режиссеры «Мосфильма»

Увидев лик самого знаменитого советского киногения, недавний абитуриент важно произнес: «Начнем, конечно, с Эйзенштейна!» — «Нет, — улыбнулась дама, закончившая обучение. — Сначала — Кулешов».

Все это происходило в дни празднования шестидесятилетия Октябрьской революции. А через два года СССР торжественно отметит юбилей ленинского указа о национализации кинофотопромышленности, подписанного 27 августа 1919 года. Дату эту объявят Днем советского кино, с июля на конец августа перенесут Московский кинофестиваль, а 1 сентября отпразднуют шестидесятилетие ВГИКа, созданного во исполнение указания вождя.

Про экранное искусство будут говорить и писать везде, где только можно. Народ, обожавший комедии Гайдая и Рязанова, станет публично клясться в любви к Бондарчуку, Герасимову и Озерову. Тарковского еще можно будет поминать «тихим добрым словом». А уж если речь пойдет о классиках-основателях, то, кроме трех канонических фамилий — Эйзенштейн, Пудовкин, Довженко, — почти никого и почти никогда вспоминать не станут.

Вот ведь даже молодой человек, выдержавший весьма нелегкие вступительные экзамены в тогдашний ВГИК (их было восемь, а конкурс на киноведческий факультет в 1977 году был 17 человек на место), а ныне пишущий эти строки, почти ничего не слышал об одном из основателей института, о человеке, про которого благодарные ученики в предисловии к его книге «Искусство кино» напишут в 1929-м: «Мы делаем картины, Кулешов сделал кинематографию».

Не то чтобы о Льве Владимировиче не писали. Были статьи и даже книги. Про «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков» не слышать было невозможно, если ты интересовался кино и читал «Советский экран». Но — именно слышать. Посмотреть картину могли лишь посетители московского «Иллюзиона» да ленинградского «Кинематографа». Редкие же статьи и книги, издававшиеся малыми, по тогдашним меркам, тиражами, представлялись любителям экранной музы (а значит, практически всему населению Советского Союза) повествующими о чем-то далеком, историческом, музейном.

Слов нет, Сергей Михайлович Эйзенштейн — один из величайших гениев мирового кинематографа. Но Всеволод Илларионович Пудовкин — это же милый Лодя, один из студентов знаменитой кулешовской мастерской. Ученик превзошел учителя? Да нет вроде. Выдающихся фильмов — три, как и у Льва Владимировича. Теоретическая работа «Кинорежиссер и киноматериал» (1926), безусловно, известна в узких кругах российской кинематографической общественности. А об «эффекте Кулешова» знает любой кинообразованный человек в Аргентине и на Аляске, в Новой Зеландии и Канаде…

Цифрой «3» исчерпывается количество всемирно знаменитых лент и у поэта украинского экрана Александра Петровича Довженко.

Однако улицы Эйзенштейна, Пудовкина и Довженко в Москве есть, а у отца советской кинематографии не существует даже малого переулка. И «народного артиста», причем не СССР, а только РСФСР, Кулешов получил лишь за два года до смерти, в 1969 году, к семидесятилетию…

Почему?

Для развернутого ответа на этот вопрос, с милостивого соизволения читателей, автор позволит себе вновь обратиться к дням своей студенческой юности.

На киноведческий факультет ежегодно принималось около двадцати человек. По неписаному правилу пятнадцать из них были юными прелестницами с богатой родословной. Номенклатурных дочек в Москве всегда хватало, и подчас на киноведческом курсе их обучалось даже больше, чем пятнадцать. Однако порой, когда в дочках отчего-то случался недобор, четыре-пять мест освобождались и для талантливых пареньков, а также девчонок из провинции. Если означенные пареньки не принадлежали к типу «безумных ученых», за время обучения они могли связать свою судьбу с какой-либо дочкой и получить возможность реализовать свой талант в столице нашей родины. Если же принадлежали — им была дорога в подмосковный поселок Белые Столбы, где располагается Госфильмофонд со своими несметными киносокровищами…

В 1977 году лишь два места из девятнадцати были заняты «блатными» девушками. Еще двое были приняты по квоте союзных республик, а пятнадцать (!) человек руководители курса взяли потому, что хотели взять именно их.

Скандал был шумный. Номенклатура кипела, шипела, визжала и рычала. Но сделать ничего не могла. Пришлось как-то переждать год. На следующем за нами курсе был взят полный реванш. Двое смышленых парней совершенно потерялись там в стройном ряду прелестниц. Было их не то семнадцать, не то даже девятнадцать.

Дело в том, что, на наше счастье, в 1977 году курс набирали люди, непосредственно во ВГИКе не работавшие, тамошнему начальству не подчинявшиеся. Мастером был Евгений Данилович Сурков, тогдашний главный редактор журнала «Искусство кино», доктор наук, член коллегии Госкино СССР и прочая, и прочая, и прочая. Для института было честью иметь столь именитого преподавателя. Ссориться с ним из-за девушек ректору было не с руки.

Большой начальник был важен настолько, что сам на приемных экзаменах не присутствовал.