Резиновое сердце

– Я те дам, не надо! – он ещё раз встряхнул его и отпустил.

Ребята умчались.

– Ну что, герой, досталось тебе? – он протянул мне руку и помог встать.

– Спасибо, – гнусаво ответил я: кровь обильно текла из носу и мешала говорить.

– Саша, спасибо тебе! – сказала Арина.

– Больше помощь не нужна? – улыбнулся он.

– Нет, теперь я справлюсь!

– Ну, ладно! Если что – ты знаешь, где меня найти! – он ещё раз улыбнулся и ушёл.

Мы остались вдвоём. Я прижимал к носу рукав, чтоб остановить кровь: платков у меня сроду не водилось.

– И как это понимать? – спросила Арина.

Я не смел взглянуть на неё: чувствовал по голосу, что она в гневе.

– Что ты здесь устроил?!

– Я ничего не устраивал, – прохрипел я. – Это они ко мне пристали…

– Ну конечно! К тебе всё время кто-то пристаёт! – воскликнула она. – На кого ты похож! Как ты пойдёшь домой?!

– Я не пойду домой, – упрямо сказал я.

Она какое-то время молчала, разглядывая меня, потом взяла за рукав:

– Пошли, умоешься, – и повела за собой.

В тесной прихожей я снял куртку, грязную и в крови, скинул рубашку, которая почему-то порвалась, и Арина показала мне дверь в ванную.

– Вот, – сказала она. – Вымойся как следует, вытрись и выходи на кухню.

В её маленькой ванной комнате висело большое зеркало, и я внимательно осмотрел себя: на лице ничего страшного: старые ссадины ещё не успели поджить, поэтому особой разницы я не заметил; на правом боку был изрядный кровоподтёк, наверное, от ударов ногой по рёбрам, побаливала спина – и всё, больше я ничего не чувствовал.

Основательно смыл кровь и грязь, вытерся полотенцем, при этом испачкал его и повесил так, чтобы пятна крови были не видны, и прошёл на кухню.

Арина уже была там, с пучком ваты и батареей пузырьков. Когда она увидела меня, брови её нахмурились, но никакого ужаса или испуга в глазах я не заметил.

– Садись.

Я сел на выдвинутый в центр кухни стул.

– У меня нет никаких целительных бальзамов, только йод, зелёнка, перекись водорода и спирт, – строго сказала она за моей спиной. – Что предпочтёшь?

– Мне всё равно.

– Тогда йод.

Я не оборачивался, только слушал, как она что-то делает за моей спиной, и вздрогнул от неожиданности, почувствовав жжение на пояснице.

– Не дёргайся! – последовал приказ, и я замер, как истукан.

Арина мазала меня йодом безжалостно. Она прижимала ватку к ссадинам с такой силой, как будто хотела, чтобы мне стало ещё больнее. Один раз, когда она смазывала разбитые костяшки, я даже скрипнул зубами, а она шлёпнула меня по плечу:

– Сиди смирно.

Я и сидел. Она была так близко от меня, что я всей кожей ощущал тепло, которое от неё исходило. Я чувствовал её запах, а когда она прикоснулась ко мне ладонью, заставляя нагнуться, меня как будто током ожгло и все волоски стали дыбом.

Уж не знаю, заметила она моё состояние или нет, но виду не подавала вовсе. Дошла очередь до лица. Арина велела мне поднять голову, что я и сделал, повернувшись к ней, как подсолнух к солнцу. С минуту она рассматривала меня, но потом всё-таки сжалилась: отложила йод и взяла перекись водорода. Обильно смочила ватку и стала осторожно протирать рассечённую бровь. Перекись запузырилась. Арина подула на ранку, и я ощутил, как мои волосы зашевелились от её дыхания. Прядь её волос щекотала моё голое плечо.

– Бровь надо зашивать, – сказала она. – Иначе они у тебя будут разные.

Так же осторожно она обработала кровоподтёк на скуле и губы. Для этого ей пришлось наклониться ко мне, и я первый раз смотрел на неё с такого близкого расстояния. Я увидел мелкие веснушки на носу, и небольшой шрам над левой бровью, и несколько розовых прыщиков на висках, и тоненькие морщинки в уголках глаз, и оттого, что я всё это рассмотрел, она стала для меня такой близкой, такой родной, что у меня сердце защемило от нестерпимой нежности.

Я порывисто обнял её за талию и прижался к ней лицом. Она не вырывалась. Я посмотрел на неё снизу вверх: она улыбалась, потом отвела волосы с моего лба.

– Большой маленький мальчик, – ласково сказала и поцеловала меня в лоб.

Больше я её не отпускал…

– О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими! – неожиданно и с какой-то тоской прервал своё повествование Григорий Викторович.

– Что это?

– О, вы не знаете?! – удивился он. – Это же песнь песней Соломона! Самое поэтическое и прекрасное произведение о любви! Это Библия…

Он немного помолчал, потом спросил: