Резиновое сердце

Действительно, субботний вечер, завтра – воскресенье, никто не придёт ко мне. Разве что соседка успела перепить и вознамерилась в очередной раз выяснить отношения. Слегка обозлившись, без обязательного ктотама (прилипло же ко мне это журналистское словцо!) распахнула дверь и обомлела: на пороге, смущённый и растерянный, стоял он – Григорий Баженов собственной персоной! С букетом роз и большой сумкой через плечо.

– Здравствуй… те, Арина Ма…марковна, – пробормотал он и криво улыбнулся, мгновенно превратившись из взрослого мужчины в перепуганного мальчишку.

– Здравствуй…Гриша, – запинаясь, ответила я, и мы замолчали, разглядывая друг друга.

Уж не знаю, что он подумал о моей персоне, в наброшенном пуховом платке поверх смиренно донашиваемого старого халата (несмотря на май, у меня дома было прохладно), в махровых носках разного цвета и (чего уж там! правду – так правду!) совершенно непричёсанной.

Но я… я увидела потрясающего мужчину тридцати с хвостиком лет (правда, выглядел он немного старше), красивого, стройного, в отличном костюме и с таким беспокойством в зелёных глазах, что сердце моё сжалось от боли и жалости.

Была ли я поражена? Да, в первый момент, конечно! Но потом… время как будто остановилось, я смотрела на него не отрывая глаз, наслаждаясь каждой чёрточкой такого знакомого и одновременно незнакомого лица, и у меня появилось ощущение, что я ждала его все эти годы, что мы просто расстались ненадолго, и вот он вернулся, словно всегда был тут …

Сколько мы стояли, глядя друг другу в глаза – не знаю, но спустя целую вечность он сказал:

– Можно войти? Или мне опять ночевать на коврике около двери? – и улыбнулся.

Я увидела такие милые, неровные зубы, которые придавали его улыбке неизъяснимое очарование, и у меня слёзы на глаза навернулись: все эти годы он помнил мои слова о том, что мужчина не должен быть идеально красив…

Я отступила назад, он вошёл и тихо прикрыл за собой дверь. Потом протянул мне розы:

– Это тебе! – поставил сумку на пол, шагнул вперёд и утопил в объятиях и меня, и пуховый платок, и букет…

И был закат, пламенеющий в окне, и бессмысленные, полные страсти слова, и его сила и нежность, и моя покорность и ненасытность… Я впитывала его любовь, как жгучий песок в пустыне – воду, и не могла напиться ею, не могла утолить неведомую ранее жажду…

– Как ты могла? – были его первые слова во время затишья.

И не было в них укора, гнева, одна лишь печаль…

– Как ты могла уехать и бросить меня одного… совсем одного? – повторил он, и блестящая дорожка потянулась от уголка глаза к виску.

– Я был так одинок, один на всём свете…

Я поцелуем убрала прозрачную горошинку, а Гриша с новой силой прижал меня к себе:

– Никуда тебя больше не отпущу! Никогда!

Господи, как приятно было это слышать! Никто не говорил мне таких слов! Ну, может, и говорил, но это было так давно, что уже стало неправдой. Я уткнулась носом в его шею и затихла. Было тепло, уютно и безмятежно.

– Так и будешь молчать? – нежно спросил он.

– Гришенька, а что я должна сказать? Мне нужно было поступить именно так, а не иначе! Я должна была уехать, чтобы не позволить тебе испортить твоё будущее! Посмотри, кем ты стал: уважаемый человек, хороший семьянин, замечательный отец! Со мной ты бы ничего не достиг!

– Ты уверена? Уверена, что мне всё это было нужно? Без тебя?

Я промолчала.

– Ты не знаешь, каково мне было… Ты испортила мне выпускной… и всю жизнь! Я места не находил, пытался с собой покончить… Представляешь, если бы мне это удалось?!

Я не мешала ему выговориться. Пусть его чувства облекутся в слова, так легче избавиться от теней прошлого.

Наконец он выдохся и замолчал.

– Гриша, – сказала я. – Гриша…

– Что? – он целовал мою шею.

– Я тебя люблю… мальчик мой милый…

– Я уже не мальчик.

– А для меня ты навсегда останешься лохматым зеленоволосым мальчиком, который вздрагивает от моего прикосновения и скидывает мою руку со своего плеча…

– Ты помнишь?

– Ещё бы! Такого в моей практике не было никогда!

Он тихо засмеялся и встал с кровати. У него была безупречная фигура – видимо, следил за собой, занимался спортом; я вспомнила о своём отражении в зеркале и решила не покидать сбитых простыней нагишом, только завернувшись во что-нибудь.

Григорий обернул бёдра полотенцем и подтащил журнальный столик к постели.

– Хочешь есть?

Я взглянула на часы: было заполночь, и решила, что очень хочу. Тогда он принёс сумку и стал доставать из неё провизию.

– Гриша, – сказала я, увидев банки с икрой, морепродуктами, копчёное мясо, вырезку, красную рыбу, виноград… – Ты решил, что я голодаю?

– Вовсе нет, – он покраснел. – Просто Герда сказала мне, что ты так и работаешь учительницей, и я подумал: какие у учителей зарплаты! Вряд ли ты можешь позволить себе что-нибудь вкусное… А что, ты это не любишь?

Взгляд его опять стал растерянным и беспокойным, он словно сомневался в правильности своих действий.

– Очень люблю! – сказала я, встала, наконец, с кровати и пошла на кухню ставить чайник и доставать свои припасы.