Рябиновый клин

(Ещё есть деревня с чудесным названием – Роща, там очень старый храм, где всё убранство деревянное, резное и старое: и алтарь резной, и иконы резные…)

Ехала в деревню – веселилась, а прибыв на место, – прослезилась: снег на участке почти сошёл, и я увидела, что весь мой прекрасный лужок перепахан кротами.

Я стала громко и визгливо произносить запрещённые правительством слова, что не помогло мне ни капельки. Явился – как джинн из бутылки – сочувствующий Изюм, сообщил, что «такого не было двадцать пять лет», и мгновенно выдал ноу-халяу:

Если раскопать две свежие кротовые норки, налить туда водички, засунуть по электроду и херакнуть разрядом в триста восемьдесят вольт, то кротов всех поубивает. Правда, нужны: дощечка, на которую становиться, полная резиновая экипировка и спец-какой-то электроусилитель, который может сделать только профессиональный электрик (имеется в виду, конечно, он сам). Я говорю: «Если тебя не шандарахнет вместе с кротами, ты озолотишься! Вся округа наверняка уже стонет! Что мой газон – у людей огороды гибнут! Давай, внедряй скорее в жизнь! Соверши прорыв к обогащению!»

Изюм мне – проникновенно, с чувством: «А когда?» И уточняет с тяжёлым таким вздохом: у него сегодня «нерепродуктивный день».

Вот сейчас предлагает мне купить квадроцикл (три тысячи долларов), с тем чтобы привязывать к нему газонокосилку (полторы тысячи долларов), и таким образом не ходить за ней пешком по участку. Чтобы утяжелить газонокосилку, нужно её колёса обмотать шлангом, в шланг залить что-нибудь для веса и утыкать шланг длинными гвоздями, которые в качестве бонуса произведут аэрацию газона. И он, Изюм, спаситель человечества, готов всё это ради меня сделать.

(Я: «И затем выкинуть на помойку».)

Но во имя справедливости надо заметить: при всей «нерепродуктивности дня» он починил мне подтекавшую в подвале батарею. Смазал какие-то петли на воротах и вообще, орлиным глазом спеца присматривает за всем на хозяйстве. Тоже, Ангел-Изюм, что бы я без него делала. Денег он с меня не берёт, говорит: «Это тебе бонус». Расплачиваюсь долгими вечерами выслушиванием всяческих идей, соображений и технических озарений, расшифровываю записи воспоминаний (чёрт меня дёрнул обещать ему от вашего имени вечную литературную память!), ублажаю чайком и так далее.

Он всерьёз озабочен будущей книгой. Приволок сумку, набитую семейными и личными его фотографиями, – сказал, для иллюстраций. Кроме фотографий, в сумке полно всякого: там и грамоты почётные, и какие-то справки-донесения, и любовное пионерское письмо, и визитки: «Давлетов Изюм Алмазович, начальник отдела по переработке и реализации вторичных ПЭТ-ресурсов». (Сразу вспоминается Шариков Полиграф Полиграфыч.) Архив, однако…

Я покопалась – рожи есть изумительные! В следующий приезд буду расспрашивать и записывать, непременно отсканирую избранные лица предков и пришлю полюбоваться. Надо сказать, что от юного Изюма нельзя оторвать глаз: лицо точёное, взгляд доверчивый и слегка растерянный. Чистый, трогательный, пропащий мальчик. А я ведь, Нина, специалист по чистым пропащим мальчикам. Когда-нибудь расскажу… Вот приеду, сядем с бутылочкой красного на вашем балконе, обращённом прямо на гору Елеонскую, где когда-то принял всю меру смертных страданий ещё один чистый пропащий мальчик… (Жалко, что вы не пьянчужка, Нина! Есть вещи в моей судьбе, о которых я могу говорить только после третьей рюмки.)

Но – Изюм. Он по-прежнему весь в сыре, даже сдаёт его в местный магазинчик. Говорит, покупают. Теперь хорошо бы завести козочек, но надо искать таких, которые «беременные внутри», – что бы это ни значило. Так что ищет.

«Для сыра очень важна упаковка, – говорит он. – Лучше всего чёрная матовая, это шикарно. И как конфета: человек разворачивает фантик, пьёт кофе из турки и кушает этот сыр…»

Нарисованная картина секунды две тешит его внутренний взор, затем – я вижу это по сморщенному лбу – мысль бежит дальше, дальше, видения крепнут и кристаллизуются в сверкающем будущем: «Но мой сыр должен иметь вокруг себя не пластмассовую среду, – продолжает он, – а, например, бамбуковую подставочку! И в комплекте – деревянную ложечку или вилочку… Или соорудить керамическую голову козы, – как тебе? Откидываешь крышку с рожками, а там внутри сыр. Или баранья голова такая, – хоба! – а в ней рёбрышки. Это же эстетично! Или рыбий хвост из фарфора, синий с золотом, а там…»

Далее минут десять ошеломительные дизайнерские картины сменяют одна другую…

«А когда идёт аранжировка стола, – победно завершает Изюм, – тут и положить чёрные салфетки!»

Общение с ним всегда заканчивается тягучей головной болью. Уйти он вовремя не может, и у меня непременно наступает момент полного обессилевания, когда я просто и ультимативно велю ему покинуть сцену. Но даже и после этого, уже открыв дверь веранды, с нижней ступени крыльца он оборачивается и говорит что-нибудь этакое: