Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

— Вы правда придете? — на какое-то мгновение, я успел заметить надежду и тоску в его глазах. Однако, они быстро скрылись за обычным фасадом высокомерной наглости.

— Может быть, — ответил я. — Наверное, это от многого будет зависеть.

— От чего, осмелюсь спросить?

— Давай для начала посмотрим, как сегодня все пойдет.

— Я буду примерно себя вести.

Из кухни раздалось пиканье микроволновки.

— Я приготовлю мое фирменное блюдо, — сказал Киркус.

— Это какое же? — спросил я.

— Свиное жаркое.

— Не из длинной свиньи, надеюсь.

— Длинной свиньи? — он нахмурился.

Айлин показалась на пороге. Она скинула фартук и улыбалась.

— Подходи-налетай, ребята!

Мы с Киркусом подошли к столу и сели. Айлин взяла наши бокалы.

— Вы начинайте, — сказала она. — Я пока налью вам еще.

— А чего делать-то? — спросил я.

— Бери тортилью, намазывай сметаной или авокадовой пастой, или чем хочешь, кидай сверху кусок мяса, сыр, зелень, что угодно, заворачивай — ну и жуй.

— Проще сказать, чем сделать.

Вскоре, она подошла к столу с тремя полными бокалами своего фирменного зелья. Затем села сама. Подняв свой бокал, она сказала:

— Ну, будем здоровы все!

Киркус и я подняли бокалы. Мы все склонились вперед и чокнулись друг с другом.

Киркус сделал глоток.

— Grande, — сказал он. — Mucho grande.[63]

Я тоже хлебнул:

— Рио Гранде.

Айлин выпила и сказала:

— Миссисипи.

Я поднял бокал:

— За Марка Твена!

— Фе, — сказал Киркус.

— У тебя претензии к Марку Твену?

— Он плебей. Неудивительно, что ты его так обожаешь, Эдуардо.

— «Гекльберри Финн» — величайший роман в истории! — на мгновение я ощутил укол вины за предательство Уильяма Голдмана. Но если бы я попытался объявить «Золотой храм» или «Мальчики и девочки вместе» величайшим романом…

— Ой, я тебя умоляю, — сказал Киркус.

— Это правда.

— Американский, — вмешалась Айлин. — Величайший американский роман в истории, может быть. Если не трогать британцев, и ирландцев, и русских, и французов…

— Что вообще французы написали хорошего? — спросил я.

— Дюма? — сказала Айлин. — С добрым утром, Эд. «Три мушкетера», может слышал? И Де Мопассан.

— А еще Сартр[64] и Камю,[65] ну и на забудем о Симоне,[66] конечно же, — сказал Киркус.

— О, а мне нравится Симон, провозгласил я. — Он и правда хорош.

— Она, — сказал Киркус.

— Мне нравится этот его сыщик, как там его, Мегрэ.

— Это Сименон, — поправила меня Айлин. — Жорж Сименон.[67]

— Старичок, я говорил про Симон де Бовуар.

— А. Ну разумеется, про кого ж еще. Ну это чушь, конечно.

Айлин засмеялась.

— Тебе, должно быть, очень нравится изображать дурачка, — сказал мне Киркус.

— Как бы то ни было, — сказал я, — если мы вернемся все-таки к «Гекльберри Финну», то я скажу, что величайший американский роман…

— Сильно переоценен, — перебил Киркус.

— Хемингуэй говорит, что лучший.

— Чем только доказывает мою правоту.

— А как по мне, «Атлант расправил плечи»,[68]— сказала Айлин, — как минимум, для меня это лучшая книга, что я читала в жизни, а ее ведь даже нет в учебных программах.

— Да ладно?

— Ни в одной программе, про которую мне известно. А все потому, что учителя ее ненавидят. Врут про нее. Отказываются рассказывать про ее книги, — нахмурившись, Айлин размазала немного сметаны по дымящейся горячей тортилье. — Боятся каждой ее долбаной книги, как черти ладана. Большинство учителей у нас коммуняки, если вы не заметили.

С этой стороной Айлин я еще никогда не сталкивался — вероятно, это была ее пьяная сторона.

— Коммуняки? — переспросил Киркус. — М-да, без комментариев.

Прищурившись на него одним глазом, Айлин сказала:

— Мой папа воевал с чертовыми коммуняками во Вьетнаме. Ты думаешь, тут есть что-то смешное?

— Я извиняюсь, если наступил тебе на больную мозоль, дорогуша… ну, или на боевые сапоги твоего достойного отца. Но серьезно, коммунизм? Ты должна признать, что этот дискурс несколько морально устарел в наши дни. И таким образом, Айн Рэнд со своими книгами также морально устарела.

— Ты хоть одну читал? — спросила она.

— Никогда не стал бы тратить времени на такое.

Она указала на меня вилкой:

— А ты, Эдди?

— Боюсь, что нет. Но хотел бы попробовать.

Она повернула вилку к тарелке с говядиной и положила несколько кусочков жареного стейка на свою тортилью.

— «Атлант расправил плечи», «Фонтан идей», «Мы, живые».[69] Нас заставляют читать каждую чертову книгу, что вышла из-под пера немногих избранных. «Великий Гэтсби», мать его! «Жемчужина»,[70] мать ее!

— «Алая буква»,[71]— добавил я.

— Не говоря уж про «Мадам Овари»,[72] — продолжила она. — Это что за херобора вообще была?

Киркус молча качал головой и смотрел на нас с видом крайнего разочарования.

— Сотни, буквально сотни книг, — не умолкала Айлин. — Книги любого хрена с горы, что додумался приложить ручку к бумаге, в программу попадают, но Айн Рэнд? Нет, нееет! Только не это! Она лучше большинства из них, да вообще никого нету лучше нее, но нет, ее стремятся спрятать от нас, потому что ненавидят ее идеи.

— Ее единственная идея — это эгоизм, дорогуша, — сказал Киркус.