Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

— Что ты ему сказал? Ты что, вообще все ему растрепал?

— Нет.

— Мы же договаривались, что это будет наш секрет. Как ты мог проболтаться ему?

— Я ничего ему не сказал. Ничего про то, что реально было. Ничего про то, под мостом. Все, что я ему сказал — это то, что мы с тобой придумали. Как банда подростков на нас напала. То же, что говорили ему в среду ночью.

— Да неужели? А знаешь что? Я как-то не припоминаю, чтобы рассказывала ему, как они сорвали с меня рубашку и «превратили в визуальное пиршество мои явленные белому свету сисечки».

— Это просто Киркус в своем репертуаре. Про визуальное пиршество и все такое. Как будто ты его не знаешь…

— Что еще ты ему сказал?

— Кажется… ну, ты же сама ему говорила, что они якобы обоссали тебе волосы, помнишь?

— Конечно, помню.

— Я ему про это напомнил. И сказал, что ты была очень унижена всем произошедшим, и потому не хочешь, чтобы кто-то еще об этом узнал.

— Что еще?

— Практически все.

— Практически?!

Мое лицо вспыхнуло.

Если она не услышит это от меня, то может потом услышать от Киркуса.

— Кажется, я упомянул что-то о том, как они тебя трогали.

— Трогали меня?

— Лапали.

— Где?

— Наверное, за грудь.

— Ты сказал Киркусу, что они лапали мою грудь?

— Кажется, я упомянул что-то в таком духе.

— Спасибо большое.

— Он гей.

— И что это меняет?

— Ну, я так сказал просто чтобы он понял, почему про это надо помалкивать.

— Что ж, спасибо тебе огромное.

— Извини. Если бы я знал, что тебя это так расстроит, то никогда бы ему вообще ничего не говорил.

— Что еще ты ему рассказал?

— Ничего. Это все.

— Уверен?

— Совершенно уверен.

— Тебе не показалось, что история была бы правдоподобнее, если бы они все меня трахнули?

— Нет.

— Безмерно ценю твою сдержанность.

— Ну ладно тебе, Айлин, не будь такой.

— Какой «такой»?

— Ты раздуваешь все сверх всякой меры. В смысле, мы же это и придумали только для того, чтобы заставить его осознать, насколько для тебя будет унизительно, если кто-то еще об этом узнает…

— Ну так тем более, организовал бы мне групповое изнасилование, что ж ты?

— Перестань.

— А что ты ему про себя сказал? Значит, в твоем рассказе банда подонков срывает с меня одежду, и «превращает в визуальное пиршество» мои «явленные белому свету» сиськи, и лапает меня, а что они делают с тобой? Как-то однобоко, на мой взгляд. Раз уж все равно выдумываешь, почему бы им не сорвать с тебя одежду, и не полапать тебя? Блин, да это сделало бы историю даже лучше, тебе не кажется? Учитывая, кому ты ее рассказывал.

— Может быть.

— Ну реально, он же тебя вожделеет.

— Но ты ведь была в моей рубашке, когда мы с ним столкнулись в среду.

Ее глаза слегка расширились. Рот немного приоткрылся, словно она собиралась что-то сказать. Веки несколько раз моргнули. Затем она сказала:

— А… — пауза. — Да, это аргумент. — Снова пауза. — И тем не менее.

Я обнял ее.

— Прости, что я наговорил ему все это.

— Да просто… просто если бы это был кто угодно вместо Киркуса. Он такой говнюк. Мне не нравится, что он про меня такое знает. Или даже думает про меня такое. Представляет меня голой.

— Он гей. — снова сказал я.

— Может быть, а может и нет.

— Я практически уверен, что да.

— И тем не менее. — она прижалась лицом к моей шее сбоку. Ее лицо было теплым и влажным. Она шмыгнула носом. — И я вдобавок еще в этом дурацком платье.

— Это чудесное платье.

— Перед ним.

— Ему все равно.

— Ой, ну конечно.

— Может пойдем и спросим его?

Она помотала головой.

— Мне так стыдно.

— Тебе нечего стыдиться.

— И я так напилась.

— Мы все выпили.

— Но только я одна так опозорилась перед лицом Бога и людей.

— Я уверен, что Бог тебя простит. Я точно прощаю. А что там думает Киркус, всем плевать.

Она погладила меня по затылку.

— Я так люблю тебя, Эдди.

— Вот теперь я точно знаю, что ты пьяная.

— Я серьезно. Я тебя любила с самого начала, еще когда ты был с Холли. Ты об этом знал?

— Не совсем. — звук имени Холли заставил меня внутренне напрячься.

— Ты ведь даже не подозревал, да?

— Да.

— Я знаю. Я никогда никому не подавала виду, что чувствую. Это было только для меня. Но сердце ныло все равно. Ныло по тебе. Мне было так больно видеть тебя с ней. Я так хотела быть на ее месте.

— Ну вот ты и на ее месте, — сказал я. От этих слов я почувствовал себя изрядной сволочью.

Айлин обняла меня крепко и поцеловала в шею.

— И я так рада, — сказала она. — Так рада.

— Нам, наверное, лучше вернуться на кухню, — сказал я. — Тебе станет лучше, когда еще немного покушаешь.

Она кивнула. Потом сделала глубокий вдох и тяжко вздохнула.

— Ладно, — сказала она. — Но я… мне надо сначала переодеться.

— Переодеться во что?

Она засмеялась и шмыгнула носом.

— В одежду. Не хочу, чтобы Киркус еще хоть раз меня в этом видел. Даже если он правда гей.

— Правда.

— Можно я надену что-нибудь твое?

— Все, что пожелаешь.

Мы отпустили друг друга. Я открыл дверь ванной, и Айлин последовала за мной в коридор.

— Я на минутку. — сказала она, направляясь в мою спальню.

— Буду ждать. — сказал я.

Я нашел Киркуса на диване в гостиной, с остатками коктейля в одной руке, сидящего нога на ногу. При виде меня он сказал: