Рихард Феникс. Горы. Книга 1

— Мы же ничего такого не делали, а чтобы фокус сработал… Ну, птица, там, из огня и воды, исчезновения всякие, появления… Надо, чтобы фигура была цельная и замкнутая, — он сложил ладони лодочкой перед собой, развёл руки в стороны и вверх, — это вот трибуны, да, и пространство под сценой, вот оно всё и делает… Мы же не берём Чародеев к себе абы каких, только иллюзионистов сильных, и притираемся друг к другу долго и тщательно, чтобы… Ну… Чтобы работать вместе без лишних слов. Вот так одного убери, и всё развалится. — Он вновь оглянулся. Указательные пальцы замкнули над головой нарисованный в воздухе ромб. Луи с горечью досказал: — А чтобы это всё, что внизу, — вновь показал лодочку, — работало ровно, надо завязать иллюзию на одного, кто сверху над этим… Мы, я… Я попросил свою… Помощницу… — он судорожно вздохнул, — племянницу, быть нашим связующим центром во время представлений, чтобы её остальные видели. Потому она была над и на сцене. Без неё бы ничего не получилось. Вот это, собственно, и есть ответы на вопросы «как?» и «зачем?». А то, что никого на сцену не пускало, это… Не то что бы побочное явление… Это было бы вторжением в иллюзию, а она себя тем защищает, выставляет эдакий барьер. Как-то так.

— А как вы объясните разницу между тем, что происходило на сцене, и тем, что видели зрители? По словам наблюдателей, участники поединка не получали тех повреждений в процессе, которые обнаружились после снятия вашего барьера.

— Ну как… Ну мы ж Чародеи… Мы бы починили ребятишек в оконцове. Что б они там не начудили, мы б их вылечили. Не насмерть же бились, в самом деле.

— Это не весь ответ на мой вопрос, не так ли, господин Луи Томасон?

— Ну… Ну чтоб не жаловались люди. Ну понимаете? Ну мои Чародеи, только когда все вместе, могут сделать такую иллюзию, показать чуток не так. Ну вот есть что-то и на нём неприятное, как тарелка грязная, так мои своей иллюзией ту тарелку покажут, а пятна на ней, кости рыбьи, да прочую мерзость сокроют. Ну чтоб по эстетике было. Понимаете? Мы ж всё же театр, а не пытальный дом.

— То есть — обман?

— Позвольте! Иллюзия! Тарелка-то вот она! Помой, и всё будет как видено.

— Введение в заблуждение. Не так ли, господин Луи Томасон?

— Как бы правильно так сказать… Ну, да. Введение в заблуждение. Но ведь это по сути та же тарелка! Важнее она, а не кости и грязь! — воскликнул директор бродячего театра, потрясая руками, и осёкся.

Мэр молчал. Упала тишина.

Луи обернулся к своим, выискивая кого-то глазами. Единственной из труппы, кто не склонил голову, не попытался спрятаться за маской, оказалась девушка, сидящая у прохода, она поймала взгляд директора и отвернулась. Рихард узнал эти переливающиеся одежды и маску в руках. Чародейка. Та самая писклявая нахалка, которая вовлекла их в представление с печальным финалом. Что-то было в её лице завораживающее, пугающее, странное. Мальчик присмотрелся. На вид не на много старше его или Бэна. Довольно бледная, будто восковая кожа. Очень светлые волосы, заплетённые в две косы. А лицо от подбородка через висок, разрывая пряди багровой полосой, пересекал шрам. Рихард вздрогнул, не в силах перестать смотреть. Чародейка взглянула на мальчика, указала на Луи, прикрыв руку маской, и одними губами прошептала: «Трус».

— Какая красивая, — выдохнул Бэн, пожирая девушку глазами. Но та поднесла маску к лицу — спряталась. А страж, стоящий за ней, повернулся к ребятам.

«Наверное, это она тогда была в городе», — вспомнил Рихард пёструю толпу и погоню по следу из рассыпанных бусин.

Мэр кашлянул, поправил на груди массивное украшение и спросил:

— Господин Луи Томасон, почему вы допускаете втягивание ни в чём не повинных зрителей в ваше опасное представление, тем самым игнорируя наши предупреждения?

— Театр… — Луи вздёрнул подбородок, хотя коленки его тряслись, голос зазвучал неуверенно, но он креп, становился сильней с каждым словом: — Театр — это нечто большее, чем просто показать сценку. Театр — это всегда двустороннее воздействие: артисты — показывают, зрители — реагируют, и так обе стороны проницают друг друга. И чем глубже это проницание, тем эффектнее получается представление. Господин мэр, на каждой нашей афише написан девиз: «Импровизация и вовлечённость!» Это значит, что мы не имеем чёткого сценария предстоящего выступления, а ориентируемся на публику и только на публику. За первые восемь дней мы показали наш основной репертуар. Да, это были те безопасные дни, как вы верно заметили. Но вашему городу этого мало. Здесь скучно и пресно. Люди изголодались по зрелищам, по сильным эмоциям! Мы дали то, что хотел этот город, что хотел наш зритель. Мы дали яркие эмоции. Да, мы перешли именно к чистой импровизации, видя, что зрители в большинстве своём одни и те же, и что им уже поднадоели обычные выступления. Поэтому вот уже несколько дней мы совершенствуем свои роли, мы кормим голодных тем, что они готовы есть. Вы понимаете, господин мэр?

— Будьте добры, поясните: как в таком случае происходила ваша импровизация?