Рикошет

Ерохин подходил к дому с тяжелым сердцем. Чтобы отогнать тревожные мысли, старался представить, как обрадуется Витька, как будет заглядывать в чемодан, как загорятся его глазенки при виде гостинца.

— Здорово, сосед! — услышал он над головой голос Павлюка.

Ерохин посмотрел вверх. Над высоким забором торчала рябая физиономия. Павлюк усмехнулся.

— Забор вот решил подлатать… Как съездилось?

— Нормально, — буркнул Ерохин.

Он хотел пройти мимо, но Павлюк остановил его:

— Погодь-ка!

— Чего еще?

— Ты, сосед, извиняй, но я по-дружески, — состроил соболезнующую мину Павлюк. — За бабой-то своей присматривай, совсем от рук отбилась…

Ерохин недобро переломил бровь:

— Чего еще?

— Связалась с этими… ну, с Валькой да с Иркой. Сам знаешь, известные профуры…

— Опять чего-нибудь было?

— Было, сосед, было, — огорченно покачал головой Павлюк. — Не мне говорить, не тебе слушать, но опять выпимши была, опять мужики захаживали. Какие-то ненашенские. Стыдно сказать, вся улица с тебя смеется…

— Вся улица, — машинально повторил Ерохин.

— Пора тебе мужское достоинство проявить, — проникновенно посоветовал сосед. — А то Нюська же первая тебя на смех поднимает. Мол, Ерохин так меня любит, что все стерпит.

— Все стерпит? — пересохшими губами произнес Ерохин и побледнел. — Убью, суку!

— Ну, ты уж так-то того… Не лютуй, — залебезил Павлюк.

— Поучить, конечно, не вредно, чтоб уважала… Но…

Уже не слыша этих слов, Ерохин, деревянно переставляя ноги, подошел к воротам.

Кромов заносит ответ в протокол, снова спрашивает:

— Раз уж мы заговорили о соседях… Когда вы вернулись из поездки без жены, они любопытствовали, где она?

— Было дело.

— И как вы объяснили ее отсутствие?

Старуха смотрела на оперуполномоченного так, словно перед нею было пустое место. Кромов хотел уже повторить вопрос громче, решив, что она недослышит, но в это время старуха наконец разжала губы:

— Они же только соседи мне… Чего я про ихнюю жизнь знаю? Живут да и живут. Кому чего отпущено, тот так и мается. Судить тут некого.

— Вы же живете рядом много лет? — настаивал Кромов.

— Рядом-то рядом… А в душу не влезешь.

— Ну, все-таки? — твердо спросил оперуполномоченный.

— Одно скажу, не дело это, когда мужик женщину одну дома оставляет. Она бережет себя, бережет, а потом и оступилась…

— Анна Ерохина вела себя…

— Что Анна?! — перебила старуха. — А он о чем думал?! Сам и виноват. Захотелось жену красивую да молодую, так заботься, не бросай одну. А ему, видишь ли, и заработки подавай, и жену молодую… Руки-то каждый может распускать, а ты попробуй жену так воспитать, чтобы она себя в строгости держала.

— От женщины тоже многое зависит.

— Это с какой стороны поглядеть. Есть бабы покрепче, есть послабее… Водка это все. Она, проклятая, кого хошь с пути истинного собьет. А Анне еще и подружки такие попались, которым веселья подавай. Веселье-то они как понимают? Вино рекой и мужики толпой.

Кромов понял, если беседу не направить в нужное русло, она может затянуться. Поэтому спросил:

— Вам было известно, что Анна уезжает вместе с мужем?

— Витька сказал. Он у них, хоть и сорной травой растет, мальчонка уважительный, любит со старшими поговорить.

— Они вместе вернулись?

— Будто не знаете, — обиделась старуха. — Разбилась же Анна, с поезда упала.

— Это Ерохин вам сказал?

— Ерохин, как приехал, говорил, будто она в Красноярске осталась, у сестры. Да я ненароком у Витьки спросила. Он и сказал, что мать из вагона выпрыгнула. Я его давай пытать, а он одно твердит, дескать, скоро вернется. Вот я и подалась к Ерохину, выяснить, что к чему.

— Как он себя вел?

— Мялся, бубнил…. Потом сказал, что собирается в милицию заявлять. А чего собираться, если жена на его глазах из вагона выпала?

Телефон на столе разражается противным треском. Кромов нетерпеливо хватает трубку. Спрашивают оперуполномоченного Брылкина.

— Звоните сорок шесть, пятьдесят семь, ноль три! — отчеканивает Кромов и опускает трубку на рычаг. Потом поворачивает голову к Ерохину: — Итак, что вы сказали соседям по поводу отсутствия жены?

— Сказал, в Красноярске осталась… У родни, — отвечает тот.

— Насколько мне помнится, вы хотели привезти сына домой и после этого сообщить в милицию. Почему же продолжали тянуть время?

— С пацаном страшно было расставаться, вот и не шел в милицию. Да и кому охота в тюрьму по своей воле идти?

Ерохин закончил писать заявление, сложил его вчетверо, слепым движением сунул в карман. Два часа, в течение которых он корпел над вырванным из школьной тетради листком, вымотали его больше, чем самая дальняя поездка. Вымотали физически и опустошили душу.

— Витька, — слабым голосом позвал он.

Сын продолжал сооружать крепость из деревянных кубиков.

— Витька!

— Что, пап? — обернулся тот.

— Иди ко мне.

Не спуская глаз с посеревшего лица Ерохина, Витька подошел и остановился перед ним:

— Что?

Ерохин усадил его на колено, прижал к себе:

— Ты папку любишь?

— Ага.

— Может быть, я надолго уеду…

— Куда? В поездку?

— В поездку, — хмыкнул Ерохин. — Далеко-о…

— А меня с собой возьмешь? — просительно проговорил сын.

— Нельзя тебе со мной… Но я писать тебе буду. Ты пока у бабушки поживешь.