Римские древности

XXIX. Сервилий же, начав свою защиту, сказал так: «Если вы, о граждане, вызвали меня в суд и требуете отчета в том, как я командовал войском, то я готов защищаться, но если вы вызвали меня, чтобы приговорить к наказанию, решение о котором уже принято, и мне, даже доказав, что я не нанес вам никакого ущерба, уже ничего нельзя будет сделать, то лучше сразу хватайте меня и делайте то, чего так давно добивались. 2. Для меня самого гораздо лучше будет умереть без суда, нежели, получив слово, не убедить вас; ведь может показаться, что я покорюсь вашему решению на основании судебного разбирательства[1006], и на вас будет лежать меньшая вина, чем в случае, если вы лишите меня слова, из которого непонятно будет, причинил ли я вам какой-нибудь вред, да еще дадите волю вашему раздражению. Но в ходе слушания мне станет ясным ваше намерение, и по шуму или тишине я догадаюсь, для наказания или правосудия вы вызвали меня в суд». 3. Сказав это, он остановился, но так как воцарилось молчание, а затем многие стали кричать, чтобы он не боялся и говорил то, что хочет, он вновь взял слово и произнес следующее: «Безусловно, о граждане, если я не буду считать вас, судей, врагами, то думаю, смогу легко убедить вас в том, что я не причинял вам никакого вреда. Из моих слов вы сами все узнаете. Я пришел к власти вместе с Вергилием, человеком, прекрасным во всех отношениях, в те времена, когда тиррены, построив против вас укрепление на холме, лежащем за городом, установили свое господство над всей открытой[1007] местностью и надеялись в скором времени лишить нас могущества. В городе начался сильный голод и внутренние раздоры, и никто не знал, что нужно делать. 4. Придя к власти в такие вот тревожные и опасные времена, я вместе с моим коллегой в двух битвах разбил противника и вынудил его уйти, оставив укрепления; а спустя немного времени я и голод прекратил, обильно наполнив рынки съестными припасами, и пришедшим после меня консулам я передал наш край свободным от вражеского оружия и исцеленным от всякой общественной хвори, в которую ввергли его демагоги. 5. Так за какое же преступление я несу перед вами ответственность? Разве что победа над врагами нанесла вам вред. Но если кому-то из воинов, успешно сражавшихся на поле брани, выпало на долю погибнуть, в чем Сервилий-то провинился перед народом? Ведь действительно, никто из богов не дает военачальнику ручательства за жизнь бойцов, и мы приняли на себя командование войском не на основе такой договоренности и не на тех условиях, чтобы и всех врагов победить, и ни одного человека из своих не потерять. Ведь кто из простых смертных возьмет на себя ответственность за всякое принятое решение и за то, что относится к воле случая? Ибо великие дела мы оплачиваем ценой великих опасностей».

XXX. «Выступив против врагов, не мне первому выпало на долю испытать такое, но так можно сказать обо всех, кто с немногочисленным войском вступал в тягостную битву с превосходящими силами неприятеля. Ведь кто-то когда-то уже преследовал противника и сам бежал от него, и убивал многих врагов, и еще больше губил своих. 2. Я повторяю, что многие, полностью разгромленные, с великим позором и большими потерями обращались в бегство, но никто из них не подвергся за это наказанию, ведь не удостоиться никакой похвалы само по себе уже достаточно большое несчастье и как ничто другое является для военачальника серьезным и тяжелым наказанием. Однако я со своей стороны далек от того, чтобы говорить то, о чем заявили бы все, кто обладает здравым рассудком, что, мол, справедливо мне вообще не давать отчета за случившееся по воле судьбы, что, хотя никто другой не захотел бы подчиниться такому судилищу, тем не менее я один не отказываюсь от этого, но соглашаюсь испытать свою судьбу не меньше, чем свое намерение, которое я высказал. 3. Я вижу, что человеческие деяния, как несчастные, так и счастливые, судятся не на основании конкретных действий (а они многочисленны и разнообразны), но по их результату. Всякий раз, когда все происходит, как было задумано, если даже случившееся не доставляет никому особой радости, я слышу, как такие деяния превозносятся всеми, восхваляются и считаются счастливыми; но когда они завершаются несчастливо, даже если все, что происходило до этого, было очень удачным, то рассматриваются как не добрая, а злая судьба тех, кто эти деяния совершил. 4. Имея это в виду, вспомните о моей Фортуне в многочисленных войнах. Если вы обнаружите, что я был побежден противником, назовите мою судьбу несчастливой, но если увидите, что побеждал я, то назовите ее доброй. По поводу судьбы я могу сказать и больше, но осознавая, что неприятны все те, кто спорит о ней, я не буду говорить об этом».