Римские древности

О законодательной и правоприменительной практике Древнего Рима Дионисий говорит, зачастую не цитируя и не пересказывая документы, а описывая эту практику. Особенно обилен такой материал в части внешнеполитической жизни римлян.

В «Римских древностях» часто упоминаются международные, т.е. межобщинные, договоры. Рим с самого начала представлен у Дионисия как субъект, так сказать, международного права. Обращает на себя внимание тот факт, что Рим, согласно Дионисию, не создал, а включился в систему уже существующих институтов. Наш автор упоминает древнейший договор Энея с ахейцами (I. 47. 4), римско-сабинский договор о дружбе, заключенный Ромулом и Т. Тацием (II. 46. 1-3; 62. 2); договор на сто лет между римлянами и вейянами, текст которого Ромул начертал на стелах (II. 55. 6). Существовали договорные отношения у римлян с альбанцами, которые грозился разорвать Клуилий (III. 2. 4) и действительно нарушили жители Альбы (III. 3. 5; 6), а также договоры с другими латинскими общинами, действовавшие при Тулле Гостилии и денонсированные латинами при Анке Марции, что вызвало очередную римско-латинскую войну (III. 37. 3; 4; 49. 2; 54. 1-3). Заключались и расторгались договоры с разными сабинскими объединениями при Тулле Гостилии (III. 39. 1), при том же Анке (III. 40. 4; V. 40. 4; 5), а также с вейянами и другими этрусками (III. 54. 1-3; 66. 3; V. 26. 4), пролонгировалось действие договора Рима с латинами и в начале республики (V. 50. 2; 52).

Из тех же текстов Дионисия следует, что постоянным инструментом международной политики в древнем Лации были посольства, которые направлялись при всяком нарушении договоров, равно как и на всех стадиях договорного процесса, т.е. при заключении перемирия или установлении мира. Технической и обрядовой стороной оформления этих акций ведала жреческая коллегия фециалов (II. 72), также бывшая не римским изобретением, а заимствованием, но не заморским, а местным, италийским. Сведения эти в «Римских древностях» выглядят очень точными. Дионисий сохранил воспоминания о том, что в ходе исторического развития у римлян утвердились определенные, вполне цивилизованные правила межобщинных, межгосударственных отношений, такие как неприкосновенность послов и заложников (V. 34. 1), хотя документальных данных на этот счет он и не приводит.

Оценив источниковую базу Дионисия, следует обратить внимание на его источниковедческую методику. Демонстрацию ее можно провести избирательно, ограничиваясь наиболее показательными примерами.

Прежде всего автор «Римских древностей» призывает к объективности, отмечая, что достижению ее мешает писателям вражда и зависть к Риму (I. 5. 2). Он заботится об отделении сказочного от правдивого, что, естественно, особенно важно при работе с материалом, освещающим наиболее древние стадии римской истории, как, например, в рассказах о Геракле и Каке (I. 3. 9) или о кончине Ромула (I. 8. 6); он решительно отрицает, что тиррены — какие-то приблудные (I. 27. 1), и т. д.

Как видно, Дионисию свойственно сравнивать показания разных источников, но для этого необходимо собрать их. Он декларирует эту мысль, приступив к изложению истории Рима со времен Энея, т.е. в начальных главах своего труда. По его мнению, надо пользоваться материалом не походя, а собрав все сведения у наиболее достойных доверия эллинов и римлян (I. 45. 4; 90. 2). Уже здесь проявляется важный принцип в работе историка — внимание к достоверности сообщений, содержавшихся в его первоисточниках.

Из наблюдений над разноречивыми рассказами об Илии, т.е. Рее Сильвии, Галикарнасец приходит к выводу, что все они заключают в себе какое-то зерно истины (I. 79. 3). Дионисий стремится к уточнению фактов (II. 31. 1; 40. 3).Он замечает, что порой все римские писатели о каком-то событии пишут одинаково, а вот о последующих — уже по-разному. Особенно ярко это выявилось в эпизоде с Тарпейей (II. 39. 1). Единообразие сообщений многими авторами расценивается в «Римских древностях» как свидетельство истинности событий.

Будучи человеком своего времени, Дионисий не подвергает сомнению существование привычных для него богов и проявления божественной воли в отношении людей. Вместе с тем этот просвещенный грек отрицает простое легковерие и ставит вопрос о сложной сущности всего мира, о наличии, кроме божественной и человеческой, еще некой третьей природы, чем-то похожей на демонов (I. 77. 3), что сближает его с ранними гностиками.

Дионисий, конечно, придает значение оракулам (I. 49. 3), верит снам, предзнаменованиям (V. 46. 1; I. 55. 4), полагается на данные Сивиллиных книг (III. 67. 2), с доверием передает рассказы о чудесах (I. 67. 1-2; 86. 8; IV. 2. 4). Но одновременно он не верит в посещение дочери Нумитора богом Марсом и в похищение им Ромула, предпочитая более реальные, жизненные версии. Подобная нота рационализма звучит также в утверждении Дионисия о том, что царь Нума не мог быть учеником Пифагора. Причем к такому заключению он пришел путем исследования вопроса (II. 59. 4).