Рисунки на песке

Вспомнились сатирические монологи и куплеты послевоенного короля эстрадной политической сатиры Ильи Набатова, которые теперь, в начале 80-х, звучали весьма пародийно. Из детского послевоенного подсознания возникли все эти «натюрлих», «ферштейн» для фронтовика Саввы Игнатьевича, пушкинские стихи для Костика и многое другое. Зорин наш сценарий одобрил и дал свое имя для титров. Оставалась ерунда — запустить картину в производство.

Кажется, впервые я шел на телевидение в убеждении, что знаю, в чем оно остро нуждается, и могу это предложить. Дело в том, что как раз в это время московские власти, и в первую очередь хозяин столицы, всесильный первый секретарь горкома В. В. Гришин, начали кампанию по провозглашению Москвы образцовым городом коммунизма (то ли уже построенного, то ли чуть недостроенного) и требовали произведений искусства о Москве и москвичах. Используя эти соображения в качестве основного аргумента, к тому же ободренный успехом моей «Безымянной звезды», я принес в объединение «Экран» наш сценарий, абсолютно уверенный в том, что на сей раз меня примут там с распростертыми объятьями. Ведь в самом деле — пока другие еще только почесывали затылки, соображая, что бы такое предложить о Москве и москвичах, у меня в руках уже был готовый сценарий на нужную тему, к тому же успешно опробованный на театральных подмостках. Словом, открывая двери кабинета руководителя «Экрана» Б. М. Хессина, я был уверен, что уже ухватил птицу счастья за ее блестящее оперение.

Но не тут-то было. Борис Михайлович, человек, безусловно, умный и обладавший безошибочным конъюнктурным нюхом (иначе как бы он удержался на своей должности), не только не пришел в восторг от моего предложения, но сразу дал понять, что я взваливаю на него груз небывалой тяжести. На этот раз дело осложнялось тем обстоятельством, что он был другом бакинского детства автора пьесы и принадлежал к одной с ним (а не с Мамедовым!) национальной группе. Принадлежность к этой группе вообще, мягко говоря, не приветствовалась на лапинском телевидении и, уж во всяком случае, требовала особой осмотрительности. Все это никак не способствовало быстрому запуску сценария в производство. Скорее, наоборот. Вообще Хессин временами мне напоминал Штирлица: он почти всегда находился на грани провала. Растолковав мне, что предлагаемая мною комедия с ее ностальгией по хрущевской оттепели в нынешних условиях вряд ли уместна, Хессин сказал:

— Миша, если хотите, чтобы вас запустили с вашей сомнительной комедией, сыграйте Ф. Э. Дзержинского в фильме Орлова. Нам это сейчас очень нужно.

Делать нечего, я сыграл. Прихожу к Хессину. Он:

— У нас еще два фильма с участием рыцаря революции. Придется вам еще сыграть.

— Возьмите другого артиста.

— Невозможно. Фильмы выйдут почти одновременно, не могут же там быть разные Дзержинские. Сыграйте, он у вас хорошо получается.

— Тогда дадите?

— Конечно.

Сыграл еще, опять прихожу к Хессину. Он говорит:

— Миша, давайте откровенно. По поводу «Покровских» вам надо обращаться к Мамедову, без него я бессилен.

Тут я психанул и написал гневное демагогическое письмо генералу Энверику. Мол, вождя революции играть доверяете, а комедии о Москве в моей постановке боитесь! А чего там, собственно, бояться? Исход дела решила старейшая артистка МХАТа, милейшая Софья Станиславовна Пилявская, которую я, зная слабость председателя Гостелерадио к МХАТу, подговорил записаться на прием к Лапину. Она уговорила его запустить «Покровские ворота».

Снимали по заказу и на деньги телевидения на студии «Мосфильм» в телеобъединении Сергея Колосова. Кинопробы утверждал сам директор киностудии Н. Сизов. Я никогда не пробую многих актеров, проблема была только с исполнителем роли Костика. Перепробовали девятнадцать кандидатов — все мимо.

Мы с оператором Николаем Немоляевым уже возненавидели текст этой роли, а исполнителя так и не нашли. Однажды, после очередной неудачной пробы, иду по коридору «Мосфильма». Навстречу — режиссер Сережа Соловьев.

— Что в тоске? — спрашивает. Я рассказал. — Так тебе нужен шпаликовский мальчик середины пятидесятых!

— Вот-вот, — с надеждой подхватил я.

— Не ищи. Таких нынче нет, — успокоил меня Соловьев.

Однако, слава богу, один нашелся. Случай! Моя жена в каком-то фильме Киевской киностудии про партизан, который показывали по телевизору, обратила внимание на одного парнишку. И записала фамилию — Меньшиков. Мой ассистент по актерам Наташа Коренева узнала: студент Щепкинского училища, только что снялся в «Родне» у Никиты Михалкова. Наутро в нашей киногруппе появился паренек с очаровательной улыбкой, невысокого роста, в туфлях на каблуках и с часами, на циферблате которых был изображен красный Кремль. Ну, Кремль так Кремль. Зато глаза сообразительные, заразительный хохоток, не тронутый бритьем пушок над верхней губой. А когда они вместе с Таней Догилевой сыграли первые же реплики на пробе, мы с Немоляевым облегченно вздохнули: у нас появился актер, без которого бы не было нашей комедии.