Рисунки на песке

Но все-таки картина вышла. И имела у нормальной зрительской аудитории вполне нормальный веселый успех. В «Советской культуре» появилась хорошая рецензия Аллы Гербер. Я мог торжествовать победу. Не рухнул красный Кремль от моей ленты! Но — «рано пташечка запела, как бы кошечка не съела…». Умер Андропов. Пришел Черненко. Из ЦК на телевидение прислали письмо с требованием поднять идеологический и художественный уровень фильмов, показываемых на телеэкране. В письме приводились примеры двух идейно ошибочных фильмов: «Ветер» по сценарию Игнатия Дворецкого и наши «Покровские ворота». Формалистические изыски Козакова привели к идеологическим ошибкам: «Куда в финале картины улетает мотоцикл Савранского?!» — вопрошали авторы письма.

А в самом деле, куда? Видит Бог, хотя в моем водевиле и закладывались кое-какие вторые смысловые планы и подтексты — мотоцикл Савранского я ни в Израиль, ни в Америку не направлял. И не думал даже. Но картина опять оказалась на полке.

Но вот Бог прибрал и Черненко. И мои «Покровские ворота» опять вернулись на голубой экран. Правда, и на сей раз не обошлось без вивисекции. Вернули все «натюрлих», даже полечку «Мой отец запрещал…», за которую я стоял, как Павлов за дом в Сталинграде, но тогда так и не уберег, зато попросили убрать все, что связано со спиртным: шла борьба Горбачева за трезвость. Пришлось подсократить пьянство Велюрова, и — выпустили! Потом прошло и это. И стало уже не до национальных особенностей, не до пьянства Велюрова и не до узоров на решетках городского парка… И вот уже почти двадцать лет фильм идет в первозданном виде.

Состарились создатели и герои. Нет уже Жени Моргунова и Лизы Никищихиной. Нет и старой московской тетушки Костика, прелестной Софьи Станиславовны Пилявской. Не стало и замечательной Маргариты Павловны — Инны Ульяновой. Повзрослел и стал звездой Костик — Олег Меньшиков. Как это он говорил в нашем фильме: «Молодость — это недостаток, который быстро проходит. Вы оглянуться не успеете, как я изменюсь…» Радуюсь его успехам. Дай ему Бог…

Вся эта история не стоила бы и выеденного яйца и даже упоминания, однако смехотворность с ней произошедшего как нельзя лучше характеризует время, по которому многие, хлебнувшие в нем посильней моего, испытывают теперь странную ностальгию. С другой стороны, не такая уж она и странная, учитывая сегодняшнее положение дел на художественном вещании, в телекино и вообще во всем, что связано с культурой.

Как бы ни было трудно тогда пробить, поставить что-то стоящее, прежде всего по идеологическим причинам, — существовали лазейки. Запретил мне Лапин работать на ЦТ, я смылся в учебную редакцию и там за гроши снял трехсерийного «Фауста» и односерийный «Маскарад». Но гроши-то эти все-таки находились. Остальное дополняли энтузиазм и фантазия. А сегодня я даже не понимаю, с какого конца, через какую лазейку протащить что-либо художественное: телеспектакль, фильм, поэтическую передачу, если именно на них денег нет и не предвидится. А играть в новые игры у меня уже нет ни сил, ни умения, ни желания. Шоумен — это совсем другая профессия. Говорю это без всякого снобизма. Честь и хвала шоуменам всего мира, если они свое дело делают хорошо, с достоинством и вкусом. Правда, во всем мире таких — единицы…

Люди и монументы

Владимиру Высоцкому поставили памятник на Страстном бульваре. Это уже канонизация — максимум государственного признания. На бульварах, где установлены монументы Пушкину, Есенину, Гоголю, между ними у Никитских ворот столбом — Тимирязев (ничего не имею против), а с другой стороны кольцо замыкает памятник Чернышевскому (тоже нет возражений, хотя Николай Гаврилович так и не ответил на поставленный им же вопрос: что делать?) Ответить пытались другие, в том числе и ближайшая соседка по памятнику Высоцкому — Наденька Крупская у Сретенских ворот. Ее хочется называть именно Наденькой, а не Надеждой Константиновной, как следовало бы: уж больно юная, почти курсистка с картины Ярошенко, но огромная, как Кинг-Конг — безвинная жертва советской гигантомании.

Вообще у большевистской власти были две страсти: снести (а если нельзя снести, то переименовать) старое и увековечить свое, новое. Поэтому памятники советская власть не только сносила, но и возводила. Про монумент Владимиру Маяковскому на площади его имени (теперь она опять Триумфальная, переименовать обратно все же легче, чем вернуть когда-то стоявшие здесь Триумфальные ворота) еще А. Т. Твардовский обмолвился: «Не по таланту глыба». Спорный вопрос. У Белорусского вокзала — еще одна глыба, другому основоположнику — Максиму Горькому (тоже стояла на улице его имени, опять переименованной в Тверскую). Увековечить автора «Тихого Дона» власть не успела — может, не было уверенности, которого из авторов увековечивать? Слава богу, что памятники писателям не демонтируют. Тем более талантливым, как Маяковский или Горький. По мне, так и другие пусть стоят. Я бы и Свердлова на месте оставил, не говоря уже о Феликсе. И Карлу-Марлу трогать не надо. Опять же голуби его облюбовали.