Рисунки на песке

Теперь этими вопросами ведает городская Дума. Там, конечно, дебаты. «Вот этому нашему кудрявому пора уже поставить». — «Постой, почему не другому нашему? Он тоже стихи писал». — «Кудрявый понятнее писал». — «Да, но тот раньше писал! И длиннее!» — «А у кудрявого зато про березки. Читал?» — «Подожди, у того тоже про рожь, про избы есть, про матросов-братишек и про Христа». — «Под кудрявого водяра лучше идет, и петь его можно». — «Ну, уговорил, речистый. Место есть?» — «Он на Тверском заказывал». — «На Тверском всем места хватит».

И стоит теперь Есенин в том месте, которое заказывал, и для Блока тоже место нашлось — в скверике на Спиридоновке, рядом с домом, где он жил. А закованный в бронзу мой друг Булат выходит из бронзовой же арбатской подворотни. В принципе я против этого ничего не имею, даже рад, что некоторые мои друзья и знакомые обретают новую жизнь в монументах, но как-то боязно… Впрочем, до этого еще надо дожить.

А вот что меня действительно радует, так это наметившаяся с недавних пор, если так можно выразиться, интимизация нашей монументальной пропаганды. Вот в чем действительно наша новая демократическая власть пошла дальше советской — в ней появилась склонность к юмору. Советская власть себе такого не позволяла — ей было не до шуток, и представить, что при Брежневе, например, мог бы появиться памятник чижику-пыжику, тому самому, что на Фонтанке водку пил, по-моему, невозможно. Однако стоит, именно на Фонтанке у Пантелеймоновского моста. А заяц, который перебежал дорогу суеверному Александру Сергеевичу, и тот поворотил назад в Михайловское и не стал участником восстания декабристов! И не погиб раньше времени для отечественной словесности! Чем этот заяц хуже гусей, спасших Рим? Ничем, и теперь вознагражден по заслугам. Эти замечательно остроумные проекты Андрея Битова и Резо Габриадзе оказались заразительными, и в Киеве недавно воздвигли памятник Паниковскому и украденному им гусю, а в питерском Таврическом саду, по слухам, намерены обессмертить Ваню Васильчикова, победившего крокодила. Мне это нравится, это дело верное, на этих примерах и мы выросли, и дети наши, и дети наших детей растут и расти будут…

Но вернемся на кладбище. Памятники. Много я перевидал их в своей жизни в разных странах. Помню знаменитое миланское кладбище-музей, где могилу содержать дороже, чем человеку жизнь прожить. Не кладбище — музей скульптур. Видел не менее знаменитое воинское Арлингтонское в Вашингтоне, где солдаты уравнены одинаковыми крестами. Видел грузинские пантеоны, в основном стелющиеся или слегка поднимающиеся над землей. Большие прямоугольники и квадраты — на четверых бы хватило, — облицованные мрамором и гранитом. Над квадратами кое-где торчат бюсты генералов, заставляющие вспомнить чудный фильм Эльдара Шенгелая «Необыкновенная выставка». Досадные ляпы особенно заметны на фоне строгой красоты и гармонии грузинских пантеонов.

О чем говорит памятник на могиле? О чем он должен сказать? О человеке, который нашел под ним последний приют. И чем значительней была его жизнь, тем меньше слов, меньше украшений она требует. В храме Александро-Невской лавры среди каменных плит на полу — медный лист, на нем три слова: «Здесь лежит Суворов». И все. Стоял в Мтацминдском пантеоне огромный валун серо-зеленоватого цвета с надписью: «Галактион». Всем ясно, какой Галактион. Это тот случай, когда фамилии не требуется: раз Галактион — значит, Табидзе. Раз Чарли — значит, Чаплин, раз Элла — значит, Фицджеральд. Но и здесь поддались соблазну уточнить и заменили надпись: «Поэт Галактион Табидзе». Жаль. Вот у Важа Пшавелы все осталось как было: серый камень, письмена, вечность.

Возможно, так было всегда, но почему-то кажется, что именно нынешние памятники часто говорят не столько об усопших, сколько о людях, которые им эти памятники воздвигли. И кажется, что люди эти — вдовы, родственники, близкие, — преодолевая свалившееся на них горе, больше всего боялись упустить последний шанс поучаствовать в ярмарке тщеславия. Грешно говорить, но если покойный еще при жизни не проявил предусмотрительности, не озаботился памятником себе или хотя бы идеей такого памятника, его подстерегает много неожиданностей. На Новодевичьем кладбище, этой главной похоронной ярмарке тщеславия нашей страны, много всякого, что нарушает приличествующие сему месту размышления о вечном и даже настраивает на легкомысленный лад.

Большими поклонницами реализма проявляют себя вдовы военачальников. И даже не просто реализма, а какого-то особо конкретного. Тщательно сработанная в белом мраморе поколенная статуя маршала связи дополнена важным атрибутом — покойный связист навечно застыл с безукоризненно изваянной телефонной трубкой в руке. А к статуе маршала артиллерии прикручена чуть ли не в натуральную величину «катюша», выполненная, к счастью, не в мраморе, а более легком материале, кажется, алюминии.