Рисунки на песке

Моя мать знала Анну Андреевну Ахматову еще с 20-х годов, когда была «серапионовой сестрой» «серапионовых братьев». После маминой смерти в 1973 году я обнаружил ее записи, к сожалению, немногочисленные: так и не собралась написать, хотя знала очень многое и очень многих. Я позволю себе привести здесь ее воспоминания об истории памятника А. Блоку.

«Во время войны останки А. А. Блока были перенесены со Смоленского кладбища на Литераторские мостки Александро-Невской лавры, и в начале 46-го или в конце 45-го года Союз писателей возложил на меня обязанность организовать установку памятника А. А. Блоку на его могиле. В самом начале 1930-х годов издательство писателей предлагало Л. Д. Блок водрузить памятник А. А. Блоку, на что Любовь Дмитриевна ответила: „Сашеньке будет тяжело“.

Мы запросили Комитет по делам искусств, и нам было ассигновано 25 тысяч рублей. Это были очень маленькие деньги (на памятник Янке Купале было истрачено, кажется, не менее 75 или 100 тысяч).

По совету то ли Ольги Берггольц, то ли Прокофьева я обратилась в Музей скульптуры с вопросом, чем они могут нам помочь. Там оказалась фантастическая женщина — Тамара Федоровна Попова, директор музея, которая пообещала, что постарается отобрать один из бесхозных памятников; она повела меня в хранилище, предложив выбрать обелиск, на который можно поставить барельеф. В 46-м году барельеф был утвержден Прокофьевым, и к 7 августа памятник Блоку был готов.

Седьмого августа 1946 года я, созвонившись с Анной Андреевной, заехала за ней, и мы отправились на кладбище. С нами в машине случайно оказался И. Эвентов, при котором произошел следующий разговор.

— Правда ли, что Блоку установлен памятник из бесхозной скульптуры? — спросила Анна Андреевна, обратившись ко мне.

Я ответила утвердительно. Помолчали. И вдруг Анна Андреевна сказала:

— Зоя Александровна, если я умру и вы будете устанавливать памятник на моей могиле, ни в коем случае не берите его из „бесхозных“.

— Помилуй бог, Анна Андреевна, не будет ли вам тогда все равно?

Немного подумав, Ахматова сказала:

— Пожалуй, вы правы, мне будет все равно.

На кладбище торжественного митинга не устраивали, выступил, кажется, Евгеньев-Максимов и кто-то еще, но я знала, что дело сделано — у Блока есть памятник…»

Кстати, о бесхозных памятниках. Когда в 1852 году умер Николай Васильевич Гоголь, славянофилы почему-то отказались участвовать в его похоронах. Но спустя какое-то время одумались, и предводитель славянофилов С. Т. Аксаков установил на могиле Гоголя в Даниловом монастыре валун, на который водрузили большой каменный крест. Памятник этот простоял долго, а когда в 1934 году кладбище ликвидировали, останки Гоголя перенесли на Новодевичье и вновь водрузили аксаковский валун, но уже без креста. В начале 50-х, когда готовились к столетней годовщине смерти писателя, власти решили навести порядок с гоголевскими памятниками: задвинуть замечательный памятник Андреева во двор дома, где жил Гоголь в последние годы жизни, на Гоголевском бульваре установить новый, более созвучный эпохе (тот самый, что «От советского правительства»), а на могиле писателя поставить бюст. Так аксаковский валун оказался не у дел и валялся у кладбищенской ограды. В те годы на кладбище часто приходила и ухаживала за могилой своего мужа скромно одетая женщина, у которой не было денег на памятник. Ей приглянулся валун, и она спросила разрешения у кладбищенского начальства. Берите, сказали ей, валун бесхозный. Так на могиле Михаила Афанасьевича Булгакова появился памятник, доставшийся ему от его самого любимого писателя…

Не знаю, знала ли эту историю Ахматова. Может быть, наученная горьким опытом Блока, Анна Андреевна решила не пускать дело на самотек и сама позаботилась о том, чтобы после ее смерти люди знали ее последнюю волю. Вот это место в ее «Реквиеме»:

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его

Ни около моря, где я родилась, —

Последняя с морем разорвана связь, —
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.

И пусть с неподвижных и бронзовых век,

Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.