Рисунки на песке

У вдов творческих работников тоже наблюдается тяга к реализму, иногда осложненная метафорой. Правда, именно метафора иногда подводит как раз тем, что не дает отступить от реализма. В одном из грузинских пантеонов, втором по знаменитости после Мтацминдского, могила драматурга Георгия Мдивани, автора героической саги о деяниях чекистов «Твой дядя Миша» и другой подобной макулатуры, но более известного по эпиграмме: «Искусству нужен Жорж Мдивани, как голой жопе гвоздь в диване». По завещанию московский автор покоится теперь на родине предков. Огромный черный мраморный квадрат, как у всех, но есть деталь, которая привлекла внимание: огромная черная мраморная книга. Не книга даже — фолиант масштаба «Божественной комедии». Она навеки сомкнула страницы. И это символично! Никто никогда больше не сыграет «Твоего дядю Мишу» и не прочтет ни строчки автора, хотя книга призвана напомнить живущим: се был летописец времени!

Людмила Толстая, вдова советского графа и писателя Алексея Николаевича Толстого, выстроила мужу пышный саркофаг. На большом барельефе — профиль покойного, а под ним — объемные фигурки в бронзе — скорбящие герои произведений писателя. Скорбят Рощин и Телегин из «Хождения по мукам», застыли в неуемном горе сестры Катя и Даша, склонили головы и навеки задумались о своем создателе Александр Меншиков и Петр Великий. А что такого? Есть Петр Пушкина, а есть Петр и Алексея Толстого! Так-то оно так… Но вот вообразить себе Петра Великого статуэткой на могиле великого Пушкина вряд ли возможно…

Или вот — человечек в легкомысленном шапокляке, с бабочкой, обвязанный пулеметными лентами — персонаж оперетты «Свадьба в Малиновке», поигрывающий на черном могильном камне бицепсами и трицепсами, а внизу еврейская сентиментальная надпись безутешной вдовы, разумеется, на русском языке, — памятник прославленному опереточному комику Ярону. Мне довелось знать Григория Марковича. Этот любимец московской публики еще с 20-х или 30-х годов жил долго, весело и весьма успешно. Играл всех смешных персонажей в «Сильвах», «Марицах», «Веселыхвдовах», «Графах Люксембургских» и «Принцессах Герольдштейнских» прошлого или в их модификациях советского производства; он же — Яшка-пулеметчик, лихо отплясывающий танчики с огромной украинской бабищей в опереттах Дунаевского и кто-то еще. Ярон был очень маленьким лысым евреем с выпученными глазками и обаятельной улыбкой и высоким пронзительным голосом, слышным даже с галерки. Стоило ему с неизменным фирменным «гэком» — ужимкой, уверткой возникнуть на сцене, а иногда только определить себя голосом перед выходом, как в зале возникали дружные аплодисменты, не умолкавшие до конца спектакля. Ярон наигрывал безбожно, настолько безбожно и простодушно, что это делалось своего рода искусством, даже, если хотите, эталоном искусства комика-буфф. И все комики-буфф нашей страны равнялись на крошечного Ярона. Нет, конечно же, они были разные, и наверняка кто-то из них даже пытался противостоять манере столичного Ярона, но что с того. Эталон оставался за Яроном.

Он был забавным человеком, не лишенным остроумия. На сборном концерте мастеров искусств в Колонном зале Дома союзов, в который я, молодой тогда артист, был приглашен как участник популярной картины «Убийство на улице Данте», мне за кулисами довелось увидеть следующую сцену: маленький Ярон подошел к огромному мхатовцу В. Ершову, народному артисту СССР, в прошлом — кавалергарду, и, глядя на него снизу вверх и как бы еще нарочно уменьшившись в росте до того, что создавалось впечатление, что Ярон Ершову еле достает до промежности, лукаво сказал:

— Володя, давай с тобой вместе выступать в концертах! Мы сработаем отличный номер!

— А что мы с тобой будем делать? — спросил наивный Ершов своим глухим, глубоким, академическим голосом, тряся мхатовскими брылами, отчего голос его басово вибрировал. Ярон лукаво поглядел на окружавших артистов — для них и был затеян этот разговор с добродушным Ершовым в накрахмаленной рубашке с неизменной «кисой» в горошек — и своим высоким голоском завершил сцену репризой:

— А тебе, Володя, не придется ничего делать. Ты будешь стоять, а я буду по тебе лазать!

Прошли годы, я оказался на Новодевичьем и увидел памятник на его могиле. Хочется думать, что сам Григорий Маркович, увидь он этот памятник, должен был бы взять предмет потяжелее, напрячь все свои силенки и двинуть им по творению скульптора. А может, он бы смеялся до слез, а может — и такое вполне возможно, — ничего бы не имел против черного мрамора, на котором его барельефы в опереточных ролях. Нет, верится, что это произведение искусства не пришлось бы по душе прекрасному артисту оперетты Ярону. Но что поделаешь, если у безутешных вдов — буйная творческая фантазия…