Рисунки на песке

Но на этом злоключения с нашей легкомысленной лентой не закончились. Все было только впереди. Я ждал показа картины в эфире. Ведь в конце концов фильм рождается только там. Ждать пришлось долго. За это время я успел снять телеспектакль «Попечители» по пьесе А. Н. Островского «Последняя жертва». В числе прочих в нем снялась Лена Коренева, до этого сыгравшая в моих «Покровских воротах» медсестру Леночку. И вот уже две мои работы томились на полке и несколько месяцев ждали показа на голубом экране. Каждую неделю я с особой тщательностью изучал телепрограмму — а вдруг? Но — нет, ничего. Пауза затягивалась и с каждой неделей становилась все более зловещей. Встревоженный, я стал бегать по кабинетам в «Останкино». В одном из них мне конфиденциально разъяснили:

— Вам что, не известно, что артистка Коренева вышла замуж за американца и уезжает с мужем в США? Так чего же вы хотите?

И действительно — чего же я хочу? Я даже как-то успокоился, во всяком случае, понимал, что у руководства есть аргумент, чтобы не ставить мои работы в программу. И вдруг — по телевизору идут мои «Попечители»! Значит, дело с показом (непоказом) «Покровских ворот» вовсе не в отъезде Кореневой. Бегу к Хессину. Борис Михайлович снова взял меня за пуговицу и проникновенно сказал:

— Миша! Будем откровенны до конца. Никто не решится выпустить вашу картину в эфир, пока ее не посмотрит Лапин. Но показывать ее ему я вам не советую. Лапину картина не понравится. Это точно. Лучше подождать.

Подождать? Подождать чего? И сколько можно ждать? Я позвонил Лапину и попросил его посмотреть «Покровские ворота». Он сказал:

— Непременно посмотрю. Позвоните мне через неделю.

И посмотрел. Лапин был человеком слова. Слова и дела. Всесильный председатель был образованным человеком, слыл любителем и знатоком поэзии. Говорят, у него дома на книжных полках стояли запрещенные у нас и изданные за рубежом книги Мандельштама, Набокова, Розанова и им подобные. В общем, разбирался. Звоню, как условились, ровно через неделю. Тут же соединяют.

— Как вам картина, Сергей Георгиевич?

Пауза. Томительная, не предвещающая ничего хорошего. И потом:

— Да, мерзостную картину вы сняли, доложу я вам.

— Так уж и мерзостную, Сергей Георгиевич?

— Конечно. А вы как думали? — И пошло-поехало, как всегда, когда начальник заводится на подчиненного, стоящего перед ним на ковре. — Вы опорочили образ советского воина! Сделали из него карикатуру (это про милейшего Савву Игнатьевича). Вы с Зориным не можете открыто сказать: долой красный Кремль и делаете это в вашей картине ползучим маневром! Это не комедия, а пасквиль! Такие фильмы делают люди, сбегающие в Израиль или в Америку! Это же какой-то Зощенко!

— Почему какой-то? — все же успел вставить я.

— Ну, я имею в виду, что, по-вашему, со времен Зощенко в нашей стране ничего не изменилось?!

— А вот в Доме кино, Сергей Георгиевич, картину приняли очень хорошо.

— Еще бы! Я этот ваш рассадник — Дом кино — хорошо знаю!

Делаю последние отчаянные усилия:

— И на партконференции телевидения ее тоже нормально восприняли.

— А нашим что бесплатно ни покажи, все нравится!

Бред какой-то! Я уже глотаю валидол у телефона.

— Так что же делать, Сергей Георгиевич? Может быть, отдать картину Сизову, в Госкино?

— А может быть, прикажете вашу распрекрасную картину отправить на международный фестиваль? — И председатель повесил трубку.

О, мудрый Хессин! Он оказался прав. И хотя мы с Зориным никуда уезжать не собирались, фильм положили на полку. Оставалось дожидаться лучших времен.

Бог милостив, дождались. Умер самодержавный друг Лапина Леонид Ильич Брежнев. Пришел Андропов. Вызвав к себе председателя Гостелерадио, в разговоре с ним заметил, что было бы очень неплохо, если бы зритель, сидя у телевизора, имел хоть иногда возможность улыбнуться.

— Есть у вас там в запасе хоть одна новая комедия?

Одна в запасе была. Моя.

Меня вызвали в «Останкино» и, потребовав сокращений всех этих «натюрлих», «ферштейнов» и почудившихся им намеков на Сталина, стали готовить мой несчастный водевиль к показу на экране. Работа, надо вам сказать, ювелирная. Есть, к примеру, такой крупный план: Велюров — Броневой на фоне натуральной (!) деревянной решетки парковой эстрады поет «Все стало вокруг голубым и зеленым…»

— Убрать этот кадр!

Почему? Оказывается, если вглядеться внимательно не в лицо Броневому, а в эту проклятую решетку за ним, можно увидеть узор, напоминающий шестиконечную звезду! Я снимал, сто раз монтировал, ничего не заметил. Они — все разглядели и усекли.