Рисунки на песке

После нашей с Олегом удачной работы (телеспектакль «Удар рога» по пьесе Альфонса Састре) по его настоянию я прочел прекрасную вещь Кортасара «Преследователь» — о негритянском саксофонисте Джонни. Повести, посвященной американскому королю саксофона Чарлзу Паркеру, умершему в 35 лет, Кортасар предпослал эпиграфом фразу из Апокалипсиса: «Будь верен до смерти».

Повествование ведется от лица друга и поклонника Джонни, музыкального критика Бруно. «…Я уже давно заметил, что Джонни — не вдруг, а постепенно — уходит иногда в себя и произносит странные слова о времени. Сколько я его знаю, он вечно терзается этой проблемой. Я видел очень немного людей, донимающих себя вопросом, что такое время… В те дни Джонни был в великолепной форме, и я специально пошел на репетицию, чтобы послушать его, а заодно и Майлза Дэвиса. Всем хотелось играть, все были в настроении, хорошо одеты (об этом я, возможно, вспоминаю по контрастной ассоциации, видя, каким грязным и обшарпанным ходит теперь Джонни), все играли с наслаждением… И в тот самый момент, когда Джонни был словно одержим неистовой радостью, он вдруг перестал играть и со злостью ткнул кулаком в воздух и сказал: „Это я уже играю завтра“, — и ребятам пришлось оборвать музыку на полуслове, только двое или трое продолжали тихонько побрякивать, как поезд, который вот-вот остановится, а Джонни бил себя кулаком по лбу и повторял: „Вот это я уже сыграл завтра, Майлз, жутко, Майлз, но это я уже сыграл завтра“. И никто не мог разубедить его, и с этой минуты все испортилось: Джонни играл вяло, желая поскорее уйти, и когда я увидел, как он уходит, пошатываясь, с пепельно-серым лицом, я спросил себя, сколько это еще может продлиться…»

Даль мечтал, чтобы я сделал сценарий, пробил его и поставил «Преследователя» на ТВ и чтобы он, разумеется, играл Джонни, а лицо от автора, то есть Бруно, предназначалось им мне. Мы много болтали на эту тему, идея была заманчива, но осталась нереализованной по понятным причинам. Кому, кроме нас, был нужен телевизионный спектакль об американском саксофонисте — наркомане и алкаше, пусть это даже сам великий Чарлз Паркер? А Даль, конечно же, мечтал сыграть не Паркера, не Джонни, но себя самого в этой роли. Свое мироощущение. Свершись эта его мечта, может быть, он создал бы свою лучшую, интимнейшую роль в череде сделанного им в театре, в кино, на телевидении. Даль, мне кажется, мог бы сыграть в этой роли нечто иное, нежели собственную судьбу, и — кто знает? — избежать своего преждевременного бегства навсегда?..

«Джонни сидит на кровати. Прежде чем я успел что-нибудь сказать, он схватил мою голову своими ручищами и стал чмокать меня в лоб и щеки. Он страшно худой, хотя сказал мне, что кормят хорошо и аппетит нормальный. Больше всего его волнует, не ругают ли его ребята, не навредил ли кому его кризис… Отвечать-то ему, в общем, незачем, он прекрасно знает, что концерты отменены и это сильно ударило по Арту, Марселю и остальным. Но он спрашивает меня, словно надеясь услышать что-то хорошее, ободряющее. И в то же время ему меня не обмануть — за этой тревогой где-то глубоко в нем кроется великое безразличие к окружающим. Я знаю его слишком хорошо, чтобы ошибаться.

— О чем теперь толковать, Джонни. Все могло бы сойти лучше, но у тебя талант губить всякое дело.

— Да, спорить не буду, — устало говорит Джонни, — во всем виноваты урны…

…Я не отрываясь гляжу на него.

— Поля, покрытые урнами, Бруно. Сплошь одни невидимые урны, зарытые на огромном поле. Я там шел и все время обо что-то спотыкался. Ты скажешь, мне приснилось, да? А было так, слушай: я все спотыкался об урны и наконец понял, что поле сплошь забито урнами, которых там сотни, и в каждой пепел умершего. Тогда, помню, я нагнулся и стал отгребать землю ногтями, пока одна урна не показалась из земли. Да, хорошо помню, мне подумалось: „Это, наверное, пустая, потому что она для меня…“»

В даровании Олега Даля, особенно молодого Даленка, в его, как принято говорить, актерской палитре были яркие, солнечные краски, а среди разнообразия его масок была и маска клоуна-простака. Иванушка-дурачок, который за чудом ходил, сыгранный в фильме Надежды Кошеверовой, — это только один из многочисленных вариантов на тему Иванов, Емелек и других дурашливых простаков, которые, как всем известно, то оборачиваются царевичами или королевичами, то отказываются от причитающегося им полцарства и уводят царевну из царского дома, а иногда и ей самой предпочитают свободу, да девицу-скромницу из родимого села, да бадью портвейна.