Рисунки на песке

Да это и не важно. А вот сходство-несходство натур создателя «Современника» и только что принятого вчерашнего студента Олега Даля было очевидным. Даль и по складу дарования идеально подходил эстетике Олега Большого: органичный, живой (высшая похвала Ефремова), темпераментный, пластичный, с поразительным чувством юмора, с причудливыми актерскими ходами (меня Ефремов дразнил «логистом»). Словом, мы ожидали и надеялись (иногда и завидуя), что у Даленка сложится в нашем театре счастливая судьба.

Нет, с самого начала все пошло через пень колоду.

Приняли Даля в театр весной, перед отпуском. Он поехал сниматься в Одессу, там же снималась и Нина Дорошина. Вернулись они женихом и невестой. Дорошина старше Даля годков на семь, но смотрелась прекрасно. Ну почему бы и нет, собственно? Однако странно… Не то странно, что старше или что в Даля влюбилась — в него влюбляться сам Бог велел, — а то странно, что Дорошина была измучена многолетним, никак и ничем не кончающимся романом с Олегом Большим. Этот роман начался на съемках фильма М. Калатозова про целинников; Дорошина снималась в нем еще студенткой Вахтанговского училища, а Ефремов — актером ЦДТ, уже начавшим дело «Современника».

Этот рассказ на тему «поговорим об искусстве — кто с кем живет» можно было и не начинать, а уж тем паче не углубляться в него, если бы женщины не играли столь важной роли в судьбе, в Счастье и Горе, в Жизни и Смерти художника. А Даль был Художником. И оскоплять память о нем мне бы не хотелось, не хотелось бы обойтись бесполыми теоретическими выкладками. Лучше навлеку на себя гнев ревнителей чистого искусствознания.

Представьте себе волнения перед свадьбой, пересуды:

— А Даленок ее любит?

— Любит. Иначе зачем ему она?

— А она?

— Это вопрос.

— Ну, может, полюбила. Он того стоит.

— Конечно, стоит. Еще бы не стоил! А вот любит ли она его, вопрос…

— Дай-то бог.

В большой квартире на Садовом кольце собралось много народу. Родственники Даля, друзья и, конечно, весь «Современник». Большой Олег тоже здесь. Пьет, как и все. Из-за стола уже встали, но пить продолжаем. Обстановка какая-то нервозная, хотя тосты, шутки — все как положено. И вдруг Олег Большой, обращаясь к невесте, ласково говорит: «Иди сюда, лапуля моя…» «Лапуля» идет и садится на колени к тому, кого мы все отчаянно любим, обожаем, боготворим. «А любишь ты все-таки меня, правда, лапуля?..»

Нет, никто никому не дал в морду, не стрелялись, не дрались на саблях, никаких там «милостивый государь» и прочее… Шок. Неловкие шутки. Ничего не понимающие родственники жениха. Даленок, как в сомнамбулическом сне, слоняющийся по собственной квартире на собственной свадьбе. Алкоголь. И исчезновение — дня на три-четыре…

Не знаю, пил ли он студентом. Может, как и все студенты, попивал. Был ли предрасположен к болезни? Скорее всего — да! Но тогда он исчез, пропал, ушел из жизни — пока только театра — в первый раз. Увы, не в последний. Его уходы, исчезновения в последующие годы время от времени повторялись. Его любили и ему прощали. Собирались собрания — брали на поруки. Так сказать, боролись за товарища, пытались перевоспитать. Даль каялся — спокойно, без экзальтации, даже не каялся, а стоял перед коллективом единомышленников, где почти каждый был не дурак выпить, смотрел в себя и молчал. На вопросы отвечал односложно: «Конечно… разумеется…» «Обещаешь?» Кивал головой, не глядя в глаза. Потом все повторялось… В «Современнике» пили многие, чтоб не сказать — все мужчины; попивали и женщины, однако алкоголиков почти не помню. Мы были просто молоды и очень здоровы физически. Я пил как все, а часто и больше других, но настоящих срывов за одиннадцать лет насчитываю три. Два раза проспал явку, — правда, один раз хоть и с опозданием, но прибыл и отыграл спектакль. Причем играл более или менее нормально, и лишь во втором акте вдруг — полный провал памяти! Было жутковато, но ничего, выпутался, довел роль до конца. И только однажды я заявился на сцену пьяным в стельку, в дым, вдрабадан — на спектакле «Третье желание», который пришелся на вечер 1 января, оказавшийся, разумеется, продолжением веселой новогодней ночи. Ничего кошмарнее я из всей своей сценической жизни не припомню. А как страшно было партнерам! Им в таких ситуациях всегда страшнее — уж это я знаю по тем редким случаям, когда оказывался в их отчаянном положении.

Добавим, что играл я в искрометной комедии и к тому же главную роль — вот только глагол этот, «играл», тут не подходит… Ни язык, ни тело не повинуются, они перестали быть моими, — это засело в меня глубоким страхом и уберегло от повторений, хотя пить в свободное, как говорится, от работы время я еще не прекратил. Но это оставалось фактом лишь моей биографии и драмой только для моих близких.