Рисунки на песке

Когда от разрыва сердечной аорты в одночасье не стало Павла Луспекаева, я провожал его тело, которое увозил в Ленинград студийный рафик. Я был в состоянии шока, к тому же, хотя и не сильно, пьян. Прощаясь с покойным в морге клиники Склифосовского, я пробормотал что-то подобное тому, что сказал со сцены Даль. Вечером того же дня от удара об угол шкафа у меня произошло сотрясение мозга, и я оказался в Боткинской больнице. Когда пришел в сознание, обнаружил, что все лицо у меня синее. Кровь вышла на поверхность, и я остался жив.

Те дни были чрезвычайно трудными днями в моей в общем счастливой жизни. Я катился вниз и спешил к идиотскому концу, не сделав очень многое из того, что было мне, видать, написано на роду. Этот случай предостерег меня. Еще не бросив пить окончательно, я сумел взять себя в руки, и это дало мне возможность заняться делом, то есть трудиться дальше в меру отпущенных сил и способностей, которые, как известно, хотя и не зависят от нас, но требуют реализации. А если мы с ними поступаем нерачительно, то совершаем грех. Не перед собой, даже не перед людьми, а перед чем-то высшим — не умею сказать, перед чем… И как бы ни были скромны наши способности, это именно так. «Исполнен долг, завещанный от Бога мне, грешному», — говорит пушкинский Пимен, говорит Пушкин.

Мог ли Даль сказать эти слова о себе? Вот вопрос, который и по сей день не дает мне покоя. В попытке разобраться я начал записки о моем покойном товарище, талант которого был незауряден, прекрасен и мучителен для него самого…

В Ленинграде, на съемках, в номере гостиницы смотрю Даля в телефильме «Принц Флоризель». Неровно. Его партнер Игорь Дмитриев играет точнее, в жанре… И вдруг замечательный далевский кусок! Нет, все-таки Даль есть Даль! И вдруг — опять слабо, как нередко у него в последнее время, не сводит концы с концами, путает краски… Ах, вот опять взлет! Ну наконец, снял этот идиотский дамский парик. Свои прекрасные волосы, улыбнулся своей далевской улыбкой… Титр: конец фильма…

— А Даль-то поступил к нам в Малый!

— Ну да?

— Да, репетирует у Львова-Анохина в «Фоме Гордееве» роль Ежова.

— И как?

— Знаешь, потрясающе! На первой репетиции с листа так прочел, что все в отпаде… У нас в Малом от такого отвыкли. Все-таки он поразительный!

Значит, Даль в Малом. Вернулся на круги своя. Начинал там студентом, считал себя учеником Бабочкина (хотя не учился у него). Мыс ним оба сходились в любви к таланту Бориса Андреевича Бабочкина, оба считали его истинно большим актером, часто обсуждали, разгадывали актерскую его природу — то, что разгадать нельзя, но о чем всегда интересно размышлять. Значит, неакадемический Даль пришел в Академию… Надолго ли? Когда уйдет и как? Поскандалит или тихо-тихо соберет свои скудные пожитки, сложит в актерскую котомку, скажет, присвистнув, как Аркашка Счастливцев: «А не удавиться ли мне?» — и айда из Керчи в Вологду…

Галя Волчек уверяла меня, что Даль нигде не удержится, что у него мания величия, что такой уж он и ничего с этим не поделаешь. Я спорил, но вроде права оказывалась Галина Борисовна: ушел-таки Даль — сначала из «Современника», потом с Малой Бронной, где мы с ним опять служили вместе и где он так резво начал у А. В. Эфроса. За два неполных сезона сыграл в тургеневском «Месяце в деревне» студента Беляева, одну из главных ролей в «Веранде в лесу» Игнатия Дворецкого, репетировал в пьесе Э. Радзинского «Конец Дон-Жуана». Снялся в телевизионных работах Анатолия Васильевича в роли Печорина, в «Островах в океане» Хемингуэя, сыграл главную роль в его фильме по повести Андрея Битова «Заповедник». Немало! И все-таки ушел Счастливцев-Несчастливцев Олег Даль и от Эфроса…

Что за черт! Почему? Сам Даль никогда про свои уходы и приходы до конца не объяснял. Не считал нужным. Можно было догадываться. А теперь, значит, в Малый определился. Уйдет — не уйдет? Ушел.

А теперь ушел навсегда. И отовсюду…

В начале 60-х, еще студентом школы Малого театра, Олег снимался в фильме по «Звездному билету». Казалось, что и сам Даль вытащил тогда свой звездный билет. Ничего уже не помню из той картины по знаменитой в те годы повести В. Аксенова. Память отчетливо зафиксировала только один кадр: Алик Крамер, которого играл Даль, стоит, по-моему в плавках, у моря на фоне неба. Стоит во весь рост, в профиль, одну худую длинную ногу выставил вперед, худые длинные руки скрестил на груди, которую тоже не назовешь мощной, голова гордо отброшена назад. Стоит эдаким галльским петухом, еврейским Сирано де Бержераком. Смешно, обаятельно стоит, не просто стоит — с выдумкой…