Рисунки на песке

Даль пришел в «Современник» в 63-м, когда премьеры спектаклей «Голый король», «Назначение», «Двое на качелях» уже отыграны. Правда, впереди «Обыкновенная история» — но Адуева-племянника сыграет еще молодой Лелик Табаков; «Всегда в продаже» — но Даль пока слишком молод, чтобы играть Кисточкина; «Сирано» — но есть два исполнителя, а он получает маленькую роль маркиза де Брисейля. Вместо пьесы «Двое на качелях» ему достается «Вкус черешни», где тоже два действующих лица, Он и Она, но уровень двух этих спектаклей и их резонанс неравноценны, хотя последний тоже пользуется успехом. Пролетела мимо Даля и роль, словно для него написанная, — Джимми Портер в «Оглянись во гневе». Спектакль ставился в 67-м, когда Даль и в силу таланта, и в силу уже занимаемого положения мог бы сыграть Джимми — но не сыграл. Роль досталась основателям: Кваше и Сергачеву.

Мимо Даля пройдет много далевских ролей, а те, что сыграны им, пусть и в хороших спектаклях, слишком малы и не отвечали его потребностям: старик-волшебник в сказке «Принцесса и дровосек», идущей на детских утренниках, друг Адуева Поспелов, эпизодическая роль Блудова в «Декабристах»… Напрягаю память, чтобы припомнить современниковские его работы, и — кроме, разумеется, Трубача во «Всегда в продаже» — четко вижу Ваську Пепла в «На дне» (пьеса была поставлена Галиной Волчек в 69-м году). Вот уж это была настоящая роль Даля. Он играл вора Пепла прекрасно! Я видел постановки этой пьесы во МХАТе, в Александринке — никакого сравнения. Пожалуй, только в довоенном французском фильме Жана Ренуара было что-то похожее. Там Пепла играл молодой Жан Габен. У Даля вор Васька Пепел — это русский запутавшийся человек, — тема, которую он здесь искал и нашел. Его тема. Даль сгорал в роли — получался Пепел.

Словом, Олег Даль безнадежно опаздывал на поезд, отправлявшийся от станции Роль к станции Признание. К тому же — и, может быть, это главная или одна из главных причин трагедии — он пропустил театральные и общественные процессы середины 50-х годов, которые сформировали наше поколение и дали ему запас прочности.

Далю было всего одиннадцать, когда умер Сталин, к временам хрущевской «оттепели» он едва достиг отрочества. А в театр пришел, когда началась новая, еще неясная для всех нас эпоха.

Олегу предстояло войти в коллектив «Современника», которому было уже восемь лет — уже, а не еще, если (в который раз!) вспомнить Немировича-Данченко, отпускавшего рождающемуся театральному делу не больше десятилетия счастливой жизни. Через год после прихода Даля в Театр-студию, летом 64-го, студия перестает быть студией и принимает статус-кво обычного московского театра в системе Управления культуры — процесс, увы, закономерный, но для Даля и его сверстников, прошедших в театр через два тура испытаний, да еще с торжественным принятием Устава, странный. Еще студентом наблюдая «Современник» со стороны, он стремился в него радостно и вполне сознательно, искал в нем свой идеал, а придя, застал его кульминацию и, следовательно, начало распада. Не закаленный нашим прошлым, не проживший становления театра и радости борьбы, он мучительней, чем следовало, переживал неизбежность его болезней роста.

Даль был честен по природе своей, животом, как говаривал Пушкин, чувствовал справедливость и фальшь, был талантлив и способен на многое, но не было у него одного, только одного, однако необходимого всем нам, а уж ему и подавно, важнейшего качества ума и характера… Как его определить? Как всего одним словом обозначить это свойство? Может быть, мудрость? Мудрость не от опыта, не от знания жизни, а как черта характера, существующая изначально… Что ж, как известно, наши недостатки есть продолжение наших достоинств. А Даль был истинно русским артистом в полнейшем смысле этого слова. Артистом мочаловского склада.

Юного Есенина называли Лелем. У Даленка было очень много с ним родственного. Только Есенин исполнил «долг, завещанный от Бога», и Володя Высоцкий исполнил, а Даль еще только исполнял. Он реализовал свой талант едва ли на треть своих грандиозных актерских и человеческих возможностей. Знавший его близко, утверждаю это со всей болью и горечью, утверждаю с досадой, — черт подери! — которая вырвалась самой первой эмоцией, когда в Ленинграде я вдруг узнал о его нелепой смерти, о его неожиданном, хотя и ожидаемом, очередном и уже окончательном бегстве. Он сел в поезд, который доставил его в Киев, на пробу в картине студии Довженко. Через сутки Даля нашли в гостиничном номере мертвым. В номере стояла недопитая бутылка коньяка…

Дар поэта — ласкать и корябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черной жабой
Я хотел на земле повенчать.