Рисунки на песке

Нас где-то, кажется в Питере, свела судьба. Почему-то он решил посоветоваться со мной: князь Андрей или Гамлет? Думаю, он советовался с людьми и гораздо более им уважаемыми и компетентными. Выбор-то не простой, судьбоносный для почти сорокалетнего актера. Ну, в общем, я попался ему под руку и ответил решительно:

— Кеша, я понимаю, что такое князь Андрей в самом великом русском романе. Но мое мнение, как человека, сыгравшего Гамлета, познавшего потрясение от встречи с этой ролью ролей, однозначно: отбрось все сомнения и выбирай Гамлета. Ты будешь счастлив, как никто другой до тебя не был счастлив, снимаясь в кино.

Я далек от мысли, что мое мнение что-то решило, но Смоктуновский стал козинцевским Гамлетом. Дальнейшее общеизвестно: километровые очереди за билетами вокруг кинотеатра «Россия» (сам едва туда попал), показ картины в Англии, мировое признание, Ленинская премия — немыслимая тогда высшая награда для артиста.

Когда съемки «Гамлета» еще только подходили к концу, я встретил его как-то днем в старом Доме кино на Воровского. Разговорились и решили вместе пообедать тут же, в пустом ресторане. Конечно, мне не терпелось узнать, как идут съемки, как ему работается. Я, мечтавший получить в этом фильме роль Лаэрта или хотя бы Розенкранца, спросил:

— Ну, Кеша, ты счастлив?

— Я очень, очень устал.

— Это вполне естественно, Кеша, было бы странным после съемок в такой роли чувствовать себя бодрым и отдохнувшим, но ты ведь счастлив, ты не можешь не быть счастливым!

Далее последовал его рассказ о съемках, о трактовке роли. Что меня поразило тогда — его страшное недовольство режиссером, подробный рассказ о конфликтах и спорах. Кеша приводил множество примеров. Он увлекся и тут же, за столом пустого ресторана, стал проигрывать мне свою трактовку сцены смертельного поединка с Лаэртом. Она показалась мне убедительной. Он рассказал, объяснил, проиграл что-то еще, не вошедшее в картину или трактованное режиссером иначе.

— Теперь, Миша, ты понимаешь, что, кроме усталости и раздражения, я сейчас ничего не испытываю.

Мне было трудно, невозможно его понять, хотя говорил он искренне. Позже я услышал его отзыв о Г. М. Козинцеве: «Это не режиссер, а книжный шкаф». Отголоски его раздражения (справедливого? несправедливого?) случались и позже. Когда он уже получил Ленинскую премию, по телевидению показывали интервью с ним как с новым лауреатом, спрашивали о роли, о съемках. Он вел себя как-то странно, было ощущение, что играл некую роль, а в конце прямо в телекамеру показал язык. Если бы я не видел этого своими глазами, я бы не поверил, что такое возможно, особенно в те, совершенно другого стиля и норм поведения времена, чем теперешние, когда ничему удивляться уже не приходится.

И потом: предположим, Г.М. — «книжный шкаф». Но какой книжный шкаф! Мудрейший, знающий шекспировед. Как ни относись к этому фильму, невозможно предположить, что опытный, умный режиссер Г. М. Козинцев, который придумал и поставил ряд очень талантливых сцен, ничем не помог актеру Смоктуновскому.

Да, была такая эпиграмма Наума Коржавина:

Там все равны, дурак ли, хам ли,
Там рокот волн, песчаный брег,
Там пост занять мечтает Гамлет,
Простой советский человек.

Эпиграмма не столько остроумна, сколько зла и несправедлива. За прошедшие годы мы увидели несколько экранизаций этой пьесы. С великим Лоренсом Оливье, с Мэлом Гибсоном в трактовке Франко Дзеффирелли, еще одна английская — актера и режиссера Кеннета Браны. Оставим в стороне многочисленные театральные постановки, в том числе и замечательные: Ю. П. Любимова с Владимиром Высоцким, Ингмара Бергмана, Эймунтаса Някрошюса, не говоря уже о, на мой взгляд, «не случившихся»: Петера Штайна, в которой я сам принимал недолгое участие, исполняя роль Призрака, и Глеба Панфилова в Ленкоме, где я был Полонием, сбежавшим из этого нелюбимого, да что там, ненавидимого мною спектакля, и двух в постановке Роберта Стуруа (русская версия — в «Сатириконе» с Костей Райкиным, грузинская — в Театре имени Шота Руставели), оставим в стороне и «полуудачу» Андрея Тарковского в том же Ленкоме.

Так вот, если сравнить козинцевекую, пусть не во всем совершенную версию, то она не только ни в чем не уступает фильму с великим Оливье, но много глубже, серьезнее поверхностного фильма Дзеффирелли, не говоря уже об абсолютно провальной и даже глупой версии англичанина Браны.

В кино лучше Смоктуновского никто не сыграл ни сцены с флейтой, ни сцены с Офелией (А. Вертинской), ни сцены с актерами… Чья заслуга — режиссера, актера? Смоктуновский где-то скажет, даже напишет: «Своим исполнением я сделал фильм Козинцеву и принес ему успех». Так ли это? Бог ведает, Бог их и рассудит. Лично я думаю, что так просто не бывает. Во всяком случае, так, как трактует эту историю актер.