Нет, скажу я, не завистью продиктованы эти заметки о действительно выдающемся артисте. Но в первую очередь, и это главное, желанием разобраться даже не в нем, хотя и это достаточно интересно, а в природе актера, лицедея, попытаться на примере этой выдающейся личности понять кое-что о взаимосвязи человеческого и актерского начал в людях нашей профессии. Понять, где начинается игра на сцене, а где — в жизни, как одно перетекает в другое, как это взаимосвязано, если взаимосвязано вообще. Понять на основании наблюдений и раздумий об Иннокентии Смоктуновском, которого я достаточно много видел и на сцене, и в кино, и на телевидении, книги которого читал, интервью которого не раз слышал, с которым пересекался в работе, с которым несколько раз откровенно и подолгу разговаривал и, что уж точно, о котором много думал, хотя бы из мерзкого чувства зависти к его блестящей судьбе.
Мы познакомились в 1955 году на съемках картины М. И. Ромма «Убийство на улице Данте». Это было и мое, и его начало работы в кино. Я играл одного из главных героев, он — эпизодическую ролишку всего в три слова в объекте «Кабачок дядюшки Ипполита». Я присутствовал на этой съемке. В кадре мы с ним не сталкивались, я просто сидел и смотрел, мне тогда все было интересно. Тем более что Ромм сказал, что сейчас на съемочной площадке появится актер, который невероятно талантлив:
— Елена Александровна (Кузьмина, жена М. И. Ромма. —
Тогда он звался Кеша Смоктуновский. Он действительно мыкался по Москве, пробовал силы в Театре им. Ленинского комсомола, жил в общежитии, затем устроился в Театр киноактера. Он и вправду ходил в лыжном костюме, однажды я встретил его в таком виде. И хотя все мы были не богачи, но период лыжного костюма (а он у меня, как и у многих тогда, был не для лыжных прогулок, а для ежедневного ношения), этот период для меня уже, слава богу, миновал. А тут молодой мужчина, лет на десять меня старше, уже прошедший и фронт, и плен, и Норильск, куда он поехал сам, чтобы не попасть туда по чужой воле после плена, и где он начал вместе с Г. С. Жженовым, отбывавшим там срок, работать в театре, подрабатывая фотографией (этому научил его тот же Г. С. Жженов), а затем переехавший в Волгоград. Словом, человек, за плечами которого труднейшая жизнь, мотается по Москве в поисках работы, ходит в лыжном костюме и вот наконец впервые попадает в кадр в картину самого Михаила Ильича Ромма. В этом эпизоде были заняты хорошо известные тогда актеры: Георгий Вицин, Пелевин, Шпрингфельд, мхатовцы Муравьев и Комиссаров, известная по Театру им. В. Маяковского Евгения Козырева. К сему почтенному собранию и был обращен краткий монолог персонажа из деревенских коллаборационистов, который произносил дебютант, никому не известный Кеша Смоктуновский. Что-то вроде: «Мадам, к вам едет сын (сын — это я. —
Это «все» снималось в течение нескольких часов. Бесконечные дубли. Артист путался в тексте, сам останавливал дубли, просил извинения и следующего дубля. Ромм успокаивал его, говоря, что все в порядке, ничего страшного нет, что все получится. Когда истекли несколько мучительных, прежде всего для самого дебютанта, часов, я услышал, как ассистент по актерам предложил Ромму заменить актера. Ромм, не повышая голоса, чтобы актер на площадке не услышал, решительно отмел предложение о замене, добавив:
— Он очень талантлив, просто перепсиховал.
И доснял эпизод со Смоктуновским.
Я, сидевший позади режиссера и наблюдавший все происходящее, подумал: интересно, с чего это Ромм взял, что этот парень очень талантлив? Подчеркиваю: подумал про себя. Высокая оценка никому не известного актера, сделанная двумя очень уважаемыми мною людьми — Еленой Александровной и Михаилом Ильичом, — задела меня за живое. Как же так, думал я, почему они видят в нем то, чего я, как ни стараюсь, увидеть никак не могу?
Я стал присматриваться к нему. Тогда же, в 1956 году, когда я уже сыграл Гамлета в Театре им. Маяковского, я пошел в Театр киноактера, чтобы увидеть Кешу на сцене. Опять-таки, зачем? Чтобы похвалиться успехом в «Убийстве на улице Данте» и уже сыгранным Гамлетом? Можно посмотреть и так. Но перед кем? Перед по-прежнему никому не известным артистом малоуважаемого театра? Глупо, мелко, да и не в моем это характере, хотите — верьте, хотите — нет. Были другие, перед кем похвастаться. Пошел, потому что запала в меня фраза Ромма: «Он очень талантлив, очень!»