Рисунки на песке

Правда, мне в этом фильме с самого начала и всегда потом значительно больше нравился Алексей Баталов в роли Гусева. Я, помнится, сказал об этом Ромму, когда после одного из первых просмотров в маленьком мосфильмовском зале Михаил Ильич спросил мое мнение о фильме.

— Ну а кто из актеров понравился тебе больше других? — Было видно, да он и не скрывал, что ему самому картина нравится (завидное, редкое чувство для умного человека!).

— По-моему, все играют хорошо, Михаил Ильич, и Смоктуновский, и Лаврова, и Плотников, но если вас интересует мое мнение, то, безусловно, Алеша Баталов.

Ромм посмотрел на меня с удивлением, иронически улыбнулся и сказал:

— Смоктуновский гениален, а остальные играют отлично. — В его интонации было нечто вроде. «Вырастешь, Саша, узнаешь…»

Потом, на премьере в старом Доме кино на Воровского, мы с Роммом стояли у дверей зала. Ромм изредка ненадолго заходил в зал и прислушивался к бурной реакции, сопровождавшей блистательную премьеру роммовского создания. После монолога о дураках Куликов — Смоктуновский сорвал бурные аплодисменты зала, заполненного профессионалами, Ромм торжествующе посмотрел на меня и добавил:

— Ах, как он это играет!

Я не стал спорить. Тем более что играет он этот смелый по тем временам, ироничный и эффектный монолог действительно прекрасно, но я остался и остаюсь при своем мнении: Смоктуновский изображает гениального физика, а Баталов проживает роль Гусева всерьез, по школе Станиславского, оставляя в кадре куски крови и живых нервов.

После «Гамлета» «Девять дней одного года» был вторым пиком артиста в кино. А затем был «Чайковский» Игоря Таланкина, который все с нетерпением ждали и, в первую очередь, из-за И. М. Смоктуновского в роли гениального композитора. В целом фильм, как я помню, не приняли, даже поругивали, хотя Надежду Филаретовну фон Мекк в исполнении Антонины Шурановой выделяли, как и игру Иннокентия Михайловича.

Я давно не видел этой картины, многое уже забылось, но что я помню точно, так это потрясший меня кусок, сцену, когда П. И. Чайковский плачет над гробом Антона Рубинштейна. Смоктуновский на самом деле сыграл это гениально! Он плакал, как гениальный коллега Рубинштейна, композитор, человек ранимый, тонко чувствующий, он плакал, как может плакать только гомосексуалист…

Эта тема была стыдливо забыта в фильме, какие-то отголоски в сцене со слугой — Е. Леоновым вызывали ироническую усмешку. Но слезы Чайковского над телом ушедшего Рубинштейна врезались в мою память навсегда. И я еще раз поразился бесстыдству мастерства, бесстрашию игры и внутреннему праву на такую игру. Меня это впрямь поразило, потрясло в игре Смоктуновского еще в большей мере, чем его Моцарт в фильме-опере. Там это бесстыдство-бесстрашие только проклюнулось, здесь — потрясло воображение.

Именно тогда я задал себе вопрос о природе нашего ремесла. «Талант — это вера в себя», — сказано в пьесе Горького «На дне». Во многом это так и есть. Только артист, который чувствует себя так раскрепощенно, способен быть беззастенчиво открытым, не боясь перейти черту дозволенного или запрещенного так называемым хорошим вкусом, артист, способный на эксгибиционизм, дающий себе право играть до конца, ничего не трусящий, не сомневающийся в себе, способен играть, потрясая воображение!

Это качество присуще только великим актерам. Так играл Джек Николсон в «Кукушке», Де Ниро в «Охотнике на оленей» и в «Бешеном быке», Аль Пачино в «Человеке со шрамом», Дастин Хоффман в «Мотыльке», Марлон Брандо в «Трамвае „Желание“» и в «Последнем танго в Париже», наконец. Род Стайгер в сцене, когда Наполеон прощается со своей гвардией в «Ватерлоо» С. Бондарчука.

Признаем и за Смоктуновским сие непременное качество его великого таланта. Оно, как мне кажется, проявилось еще и в маленькой роли чудака-гения Циолковского в ужасной картине Д. Храбровицкого «Укрощение огня». Как мне кажется, Смоктуновский чувствовал это редкое свойство в себе всегда, оттого, может быть, и назвал себя полушутя космическим артистом. Это самоощущение, наверно, жутко потерять, его, если оно есть у на самом деле всерьез одаренного артиста, следует беречь в себе, культивировать постоянно, чтобы всегда быть готовым на актерское свершение, если роль предоставляет такую возможность. И Смоктуновский, как мог, культивировал и развивал в себе эту странность своей индивидуальности. «Да, я странный, не похожий ни на кого, да, если хотите знать, я гений, а поведение гения в странности проявлений и в жизни». Мне кажется, он никогда об этом не забывал. И оттого так много играл гения в жизни, и иногда заигрывался.