Рисунки на песке

Он и сыграл Гения в экранизации пьесы Льва Толстого «Живой труп», сделанной В. Венгеровым. Федю Протасова из рук вон плохо сыграл мой любимый Алексей Владимирович Баталов. На удивление скучно, одномерно, плоско, как-то правильно сыграл эту самую неправильную, иррациональную натуру, написанную Толстым с только ему присущим размахом и темпераментом мысли и чувства. Баталов раньше никогда таких ролей не играл, не умел и не должен был играть. Баталов — сдержанный чеховский герой. Бесстрашие Толстого, разгул толстовских страстей не по зубам рациональному мышлению обаятельнейшего, умного, безупречного по вкусу актера А. Баталова.

Эпизодическая роль Гения не стала его шедевром, да и материала для этого в ней не было. Иннокентий Михайлович добрал недостающее на премьере фильма в Доме кино. Когда на сцене огромного зала представляли съемочную группу, он стоял на несколько метров в стороне от остальных участников. Он был обрит наголо, под парик для роли Чайковского, в которой тогда снимался, одет в черный вечерний костюм, на лацкане которого блестел значок лауреата Ленинской премии, стоял как Наполеон, скрестив на груди руки, гордо откинув назад лысую голову, отставив одну ногу вперед, чуть согнув в колене, и в этой картинной позе устойчиво простоял всю весьма длинную процедуру представления многочисленной съемочной группы.

Наконец очередь дошла до него, и режиссер в микрофон произнес: «А в роли Гения — Иннокентий Смоктуновский». Громкие аплодисменты. Артист, не меняя позы, одарил зал резким кивком головы. Громкие аплодисменты стали бурными. Он дождался шквала, скандежа. Вот так, ребята! Знай наших!

На премьере фильма Сергея Герасимова «Дочки-матери» все в том же Доме кино И.М., игравший одну из главных ролей, предстал перед публикой в весьма странном облачении. На нем была замшевая куртка и узкие клетчатые брючки, словно одолженные напрокат у персонажа из гоголевского «Ревизора». Во время поименного представления участников фильма он время от времени нагибался и почесывал ногу где-то в районе ботинка. Разумеется, все смотрели только на него, как и тогда, когда он стоял в черном костюме с лауреатским значком на лацкане…

Оба раза я был свидетелем этой его игры с публикой Дома кино. И вот тогда я тоже задумался: кто же он, этот загадочный артист И. М. Смоктуновский? И сколько не думаю, по сей день не нахожу однозначного ответа. Где заканчивается игра и начинается жизнь, вновь переходящая в игру?

Всего два-три раза в жизни мне довелось с глазу на глаз беседовать с ним на какие-то и впрямь серьезные темы. В тех случаях он отбросил всякую игру и показуху. А перед кем играть? Не передо мной же, его единственным зрителем и собеседником? И тогда создавалось ощущение, что перед тобой серьезный, глубокий, много повидавший, передумавший, перечувствовавший человек, вовсе не дешевый показушник и игрун.

В 1974 году В. Мотыль снимал картину «Звезда пленительного счастья». В Госкино к ней относились с опаской и с беспримерным вниманием и жесткими требованиями утверждали актеров на роли дворян-революционеров, участников тайного общества. Моя фамилия еще до кинопроб была вычеркнута из списков претендентов на любую роль кого-либо из декабристов (Трубецкой, Волконский): ассоциации, ассоциации плюс чистота расы. Правдами-неправдами Мотылю все же удалось протащить меня на роль Сергея Волконского, и я отснялся в трети роли, заменив Олега Стриженова, который конфликтовал с режиссером. Двенадцатого февраля получаю телефонограмму из Питера: после просмотра материала худсоветом «Ленфильма» меня поздравляют с хорошей работой. Тринадцатого февраля по требованию Госкино Мотыль показывает материал Ф. Ермашу и В. Павленку. После просмотра режиссеру было заявлено: или вы снимаете Козакова с роли, или мы закрываем картину. Расстроенный Мотыль позвонил мне:

— Если можешь, поборись за роль сам, я бессилен.

Не скрою, в большом кино у меня таких полнокровных ролей, как Волконский, не было, и я впервые за всю жизнь решил побороться. Звоню Алексею Баталову (он был секретарем актерской секции Союза кинематографистов), к тому же в фильме Мотыля играл роль Трубецкого:

— Леша, как быть? Ты секретарь, вызовите материал в Союз и объективно посмотрите на мою работу. Да — да, нет — нет.

Мой старый друг Леша только рассмеялся:

— Миша, о чем ты говоришь? Я еле добился столика для Игоря Кваши на встречу Нового года в Доме кино!

И тогда я позвонил другому коллеге, и тоже участнику мотылевской картины про диссидентов XIX века, И. М. Смоктуновскому, с просьбой помочь восстановить справедливость. Ответ умудренного коллеги, который близко к сердцу принял случившееся со мной:

— Значит, так, Миша. Никакой справедливости, никаких обращений в Союз к Баталову, никаких наших мнений. Все это ни к чему не приведет. Мой тебе совет: иди сам в Госкино к Ермашу или Павленку, бухайся в ноги и рыдай: умру, если не сыграю, понимаете, умру… И рыдай…

— Спасибо, Кеша, — сказал я обреченно, — правда, спасибо, но…