Рисунок с уменьшением на тридцать лет

«Уже не только не отроковица…»

Уже не только не отроковица —

исчерпаны и зрелые года,
но вдруг нисходит блажь с дороги сбиться
и зашагать неведомо куда,

пройти по полю, сквозь чащобу леса,

остановиться ночью на привал,
самой себе сыграть такую пьесу,
которую никто не написал,

и оказаться в середине лета

там, где конца и края вовсе нет,
и к песенке, что вроде бы допета,
присочинить еще один куплет.

Отвергнув проторённую дорогу

от норки А до норки пункта Б,
явиться к незнакомому порогу —
к неведомой, немыслимой себе.

И, веря волшебству, как верят дети

в бесчисленных чудес алле-парад,
отвергнуть все же променад в карете,
пойти пешком куда глаза глядят…

…Ну хватит…Никакой всесильной фее

такую небыль в быль не превратить.
По этой жизни ковылять вернее
дорогой торной. Так тому и быть.

Калейдоскоп

Калейдоскоп, калейдоскоп —

цветные стеклышки-ландринки…
Направив глаз, как в микроскоп,
я вижу сладкие картинки —
орешки, пряники, тартинки:

ласкают недалекий взор

и складываются в узор…

Калейдоскоп, калейдоскоп —

цветные стеклышки-кометы…
Направив глаз, как в телескоп,
я вижу звезды и планеты
и все небесные секреты:

Ласкают удаленный взор

И складываются в узор…

1987

«Всегда душа немножечко болит…»

Всегда душа немножечко болит,

возлюбленное место покидая,
будь то деревня или остров Крит;
уехав из Китая, заскулит,
коль выдастся добраться до Китая.

Дурацкая привычка – прикипеть

вплоть до родства к совсем чужому краю
и в краткий миг быть пойманным успеть
не в достопримечательностей сеть —
с песком в сандальях и собачьим лаем

сродниться незаметно, с плеском пальм,

голодной кошкой, краткими тенями,
чужим наречьем, разноцветьем тальм
и фейерверком, звучным, как напалм,
и длинными в короткой жизни днями…

Но по закону неизбежных дат

час настает покинуть край любезный,
который уж совсем не виноват,
что снова дни, как бешеные, мчат
в судьбою уготованную бездну.

Осень

I

И леса желтизна, и неба сталь,
и холод в обнажившихся низинах,
уже не летних, но еще не зимних, —
какая в том высокая печаль!

И дали, что открыты и ясны,

недвижность недочитанного тома,
меж белых рам оставленного дома
три мухи, что уснули до весны,

меж небом и землею – аромат

листа сухого, будущего тлена,
когда береза, сок пустив из вены,
откроет необъявленный парад…

Теперь же осень красная. И тот,

кто счастлив протозвездною печалью,
что и была, и есть первоначальной,
сегодня отправляется в полет.