Рисунок с уменьшением на тридцать лет

XIII
Полон мир крыжовника, бананов,
груш и яблок… Каждого удел —
жизнь и смерть во рту… Восторг бывает
на лице ребенка. Он успел

насладиться – тем, издалека

прилетевшим безымянным чудом,
вместо слов из сочного приюта
вытекает сладкая река.

Кто рискнул бы яблоком назвать

эту сладость, что, себя неволя,
в лакомство преобразилось вскоре,

чтобы ясной и прозрачной стать,

двуединой, солнечной, природной:
о веселье, опыт – превосходно!

XIV
Мы знаем фрукты, виноград, цветы.
Они не только выходцы сезона.
Из тьмы встает пестреющее лоно
и, может, в блеске этой красоты

есть ревность мертвых; силу умножают

земли они. Как удается им?
И давним, древним способом своим
свободно всюду почву ублажают.

А рады ли своим трудам?..

Плод вверх теснить (рабу не хватит силы),
как стиснутый кулак, к их господам?

Иль господа – что у корней почили

и дарят нам, щедротами балуя,
гибрид безмолвной силы с поцелуем?

XV
Ждет… Это вкусно… сейчас убежит…
Музыки мало… Топот… Напевы…
Теплая девушка, тихая дева
в танце знакомого вкуса дрожит.

Танец того апельсина. Забвенью

он не подвластен. Плод выпит до дна.
Вы обладали им с упоеньем,
сладость отвергнута, вера дана.

Танец того апельсина. Ландшафт

родины манит его лучистой —
в воздухе жарком цветы раскрывать,

благоухая. На брудершафт

чашу отринутой кожицы чистой
сладкого соку за счастье поднять.

XVI
Ты, мой друг, потому одинок…
Мы своими словами и жестами пальцев
мир в свои загоняем пяльцы —
именно в тот, что предельно жесток.

Кто укажет перстами на запах ветров?

Сил, что нам угрожают, когорты
чуешь ты за версту… Знаешь мертвых,
но ты боишься заклятия слов.

Нам предстоит совместная мука —

собрать воедино раздробленность толков.
Трудно помочь тебе. Ты меня только

в сердце не взращивай. Будет целей.

Я направлю Господа нашего руку
и скажу: здесь Исав в шкуре своей.

XVII
В памяти стариков —
путаницы обители —
святость корней, родников,
которых они не видели.

Каска, охотничий рог,

разные притчи складные,
мужчина – отмщения бог,
женщины – лютни сладкие.

Ветка с веткой сплелись,

тесно в их мире…
Одна! О восстань… поднимись…

Но ломаются вновь они.

Лишь верхняя нижет дни,
пригнувшись к лире.

XVIII
Слышишь, мой господин,
дрожь, громыханье?
Это – новых годин
вестник охальный.

Грохот такой не вхож

в тайны творенья.
Хочет машина все ж
слов одобренья.

Машина. Смотри-ка:

мстителен громкий глас,
она искажает нас.

А силу у нас взяла б,

она бы, как вечный раб,
служила, безлика.