Ритуал

Пасмурное марево извилистых нор лабиринта вычитало из моей жизни минуту за минутой, час за часом, шаг за шагом. Мертвенный свет лампад высекал из меня тени одну за другой. Когда я, тупо сверля взглядом утрамбованную землю, проходил под очередной плошкой, из меня рождалась чахлая коротенькая тень. По мере того как я, стиснув зубы и сжав руки за спиной в замок, удалялся, меряя туннель широкими шагами отчаяния, тень росла, крепла, удлинялась, постепенно светлела и, отжив свое, умирала, рассеиваясь в вечных подземных сумерках. Так я отразил бессчетное количество поколений теней, еще менее долговечных, чем бабочки-однодневки. Иногда я обращал внимание на четкие следы, идущие мне навстречу. Быть может, это были мои следы, а может, и нет. Чаще я ступал по девственно-нетронутой, рыхлой, словно пограничная контрольно-следовая полоса, земле туннеля. В голову лезли всякие картинки, не то чтобы всегда мрачные, но безнадежно нелепые и бессмысленные. Крутились в ушах застрявшие и не переваренные мозгом обрывки диалогов, интонации, бесполезные сведения. Я хотел спать, безумно. Властный зов тела, истосковавшегося по благотворному забвению сна, был, казалось, неукротим, но недремлющий страж, беспокойно ворочающийся в клубке измочаленных, чувствительных, словно сигнальная проволока нервов, не дал бы мне этого сделать ни при каких условиях. Этот страж был страхом параноика. Я давал себе ясный, отредактированный этим страхом отчет, что если я усну хоть ненадолго, то никогда уже не смогу собрать воедино лоскуты своего искромсанного «Я», не смогу сохранить свою личность и уберечься от сумасшествия. Я еще держался, не поглощенный одиночеством и безнадежностью до конца, но ведь прошло только несколько часов этой пытки, и я не питал иллюзий насчет того, что смогу протянуть достаточно долго. Кто-то из великих как-то заметил, что суть философской концепции – Дао – есть результат вычитания вселенной из самой себя. И в этом чертовом муравейнике, который я исходил вдоль и поперек, чтобы не сойти с ума, я впервые по-настоящему задумался над утверждением богопрофессора Вритрина, или воплощения демона Вритры, если угодно, о том, что Я и «Я» – вещи похожие, но не идентичные. Сколько времени прошло с момента, когда Юдин провозгласил свой злополучный тост, а из меня все вычитают, вычитают. Когда же останется голый каркас, неделимый остаток, который я смело смогу назвать собой? Стоит ли что-то за этими речевыми фигурами, или же вся эта словесная требуха существует только в языке, бесконечных семантических переливаниях из пустого в порожнее? Инстинкт самосохранения требовал верить, что верно первое. Должен во мне быть стержень, на котором держится все прочее. Я захотел отыскать его, но потом испуганно оставил эту затею. Я испугался, что тогда та невидимая вездесущая мразь, которая надо мной без конца измывается, обнаружив точку опоры, вдруг разом навалится на этот рычаг и вывернет мои корни из бытия, как ненужный сорняк. Лучше пусть все и дальше пребывает в тумане, неопределенное, неназванное, непознанное. Так проще поддерживать иллюзию безопасности. Поэтому лучше не спать. А то вдруг во сне похитят мою ось, и я распадусь, как колесо, лишенное самого главного, на бесполезные спицы и обод.

И тут все мои страхи персонифицировались. Увлеченный собственными мыслями, я и не заметил, что уже довольно долго высекаю две тени. Одна всегда была короче и ползла все время слева от основной. В панике от открытия, что меня сопровождает некто посторонний, я даже подпрыгнул и перевернул на себя плошку с жиром, но хода не остановил. Степень моего испуга может понять только тот, кто знает, насколько более угнетающе, чем полная тьма, действуют тени в плохо освещенном пространстве.

Я скосил глаз влево. Совсем рядом – протяни руку и потрогай – семенил маленькими ножками уродливый карлик с серым лицом и пепельными кудрями. Одет он был в средневековый камзол с фалдами и панталоны. Ступни в миниатюрных туфельках были непропорционально малы, и я непроизвольно подумал, что такие тонкие и волосатые ноги, по идее, непременно должны заканчиваться копытами. Хвоста, правда, не наблюдалось, но и того, что наличествовало, было вполне достаточно для того, чтобы мой мочевой пузырь испуганно сжался.

Карлик деловито сопровождал меня, делая два шажка за один мой. Он в точности копировал все мои ужимки: согбенную спину, сложенные сзади руки, нахмуренный лоб. Бьюсь об заклад, он специально кривлялся, чтобы поизгаляться надо мной. Нехорошо, правда, преувеличивать, но, хоть я и остался жив, ужас, который я пережил, был просто смертельным, будто ничего страшнее мне и в жизни не встречалось.

Карлик приятельски подмигнул:

– Ну что, родимый, может, хватит бегать от самого себя, а? От себя, знаешь ли, не убежишь.

Я остановился и, прислушиваясь к трепыханиям сердца, разделившегося и блуждающего по телу, прислонился к стене, словно ища у земли опору и защиту.