Рюбецаль

В четырнадцать лет Хаас прочитал в хрестоматии по античной философии речение Гераклита: «Война – отец всего и царь всего, она являет одних богами, других людьми, она делает одних рабами, других свободными». На секунду он впал в ступор от ужаса, обнаружив, что ему нечего возразить. Война царила, война заставляла вспоминать войну, призывать войну, проклинать войну и даже исключать войну в будущем. В дневник, который Хаас вел старшеклассником гимназии, а затем студентом, но потом забросил, он выписал: «Следует знать, что война всеобща и что правда – борьба и что все происходит через борьбу и по необходимости». К этому тезису он должен был найти антитезис. Хаас искал его в тех же «Фрагментах досократиков» Германа Дильса, у Гегеля в «Лекциях по истории философии», у Достоевского, которого, не составив здесь исключения из массы немецких юношей того поколения, открыл для себя и долго не желал знать ничего другого, один только «Сон смешного человека» перечитал трижды. Несколько стихов Эмпедокла, о котором он знал еще из прочитанной раньше пьесы Гёльдерлина, служили лишь временной заменой, стерегли место и подталкивали поиск. И Хаас нашел антитезис, который, правда, не понадобилось выписывать. Однажды, проснувшись отчего-то спозаранку, он лежал в постели, внезапно вскочил, раскрыл дневник и быстро набросал несколько фраз. Он воззрился на них, словно на разоблачающее свидетельство своей преступной выходки, в которой готов раскаяться, но которую уже не исправить. Хаас впервые проделал с собственными мыслями то, что прежде мог делать только с чужими, – прочитал их с листа. «Целое прежде разделенного, а мир прежде войны», – прочитал он. Ему было пятнадцать.

Если противоположности едины, то борьба не может быть всеобщей правдой. Любовь соединяет, Вражда разделяет, и там, где единство, уже нет борьбы. И если «мудрость в том, чтобы знать всё как одно»[12], то мудрость в том, чтобы знать все как Любовь. Любовь к этой Любви заставила Эмпедокла взойти на Этну и прыгнуть в кратер. Ненависть к людям заставила Гераклита подняться в горы и умереть, вымазавшись перед смертью навозом. Гераклит и Эмпедокл и были теми Враждой и Любовью, которым никак не обойтись друг без друга, и Хаас чередовал их как белые и черные клавиши, озвучивая подлинную диалектику, которая говорила о единстве больше, чем о противоположностях.

В царстве животных борьба фактически отсутствовала, поскольку победа сильнейшего была безальтернативна; более слабый конкурент за самку или территорию в схватке чаще отступался, чем погибал. Исход столкновения предрешен, это категорический императив животного мира. Вещество биосферы как бы двигалось линейно, и процессы, в которые оно было включено, напоминали движение к цели. То, что способствует цели – выживанию вида, и было высшей правдой. В глубинах Земли процессы не подчинялись цели, в царстве минералов цели не было, поэтому и считалось, что там нет жизни. Но там была жизнь – вечная изменчивость неуничтожимого и перерождение нераздельного. Человеческая правда борьбы и животная правда целесообразного равновесия обнаруживали свою относительность рядом с высшей глубинной правдой единства, и тот, кто познавал относительность первых двух правд, возвращался в единство всего со всем. Либо так, как Эмпедокл, либо оставаясь среди людей, но не с ними.

Борьба появлялась всегда и лишь там, где появлялись люди, и человек приносил с собой борьбу и превращал в борьбу все, до чего дотягивался. Борьба исчезала по мере приближения к границам антропосферы, а между тем сам Хаас раздвигал эти границы. Порой ему казалось, что любое дробление целого Земли и вынос разъятого наружу – насилие, и он насилует то, чему служит, сходствуя в этом с политиками. Но порой приходила другая мысль – что, хотя время Земли и время людей течет по-разному, работа человека с недрами принадлежит не времени людей, а времени Земли, что их взаимная отдача является одним, единым, благословенным и мирным деланием. И если человек хочет мира и чистоты, он должен работать с Землей.

По мере того, как Хаас взрослел, гераклитовский монолит борьбы для него расслаивался и распадался. Он открыл, что в царстве людей под борьбой очень часто подразумевается необходимость, и необходимость, а не борьба была правдой этого царства. И Хаас догадывался, что тому, кто принял эту правду, труднее будет однажды отринуть необходимость борьбы.

1982