Рюбецаль

Незадолго до обеденного перерыва в отдел заглянул Марк, спросил, не попадались ли кому-нибудь его очки, и незаметно положил перед Антониной записку. В записке он просил ее прийти под арку жилого дома через улицу, он будет ждать ее там. Антонина думала, что Марк хочет с глазу на глаз поделиться впечатлением от ее статьи об отце, но его взволнованность, а уж тем более то, как Марк начал разговор, плохо вязались с этой причиной.

– Дай слово, что постараешься простить меня за то, что я ничего не сказал тебе раньше.

Антонине было любопытно, и она пообещала, не раздумывая.

Их связь началась еще в пору первого брака Марка и длилась с перерывами уже десять лет. Марк говорил, что можно любить двух и более женщин одновременно; такое было выше разумения Антонины, но она примирительно допускала, что есть вещи выше ее разумения. Она знала, что занимает третье место; на первом была первая жена Вера, с которой Марк расстался из-за второй, Иры, но которую продолжал, по его словам, любить, на втором – соответственно, Ира.

Мать о Марке подозревала, отец как минимум догадывался, Антонина считывала намеки, но их разговоры с отцом никогда не касались ее интимной жизни.

– Нам с Ирой дали разрешение на выезд. В Израиль. Визы уже готовы. Я не говорил тебе о наших планах, во‑первых, потому что ничего еще могло не получиться, ну а во‑вторых… Во-вторых, нет никакого «во-вторых», ты же понимаешь.

Антонина пыталась почувствовать, что чувствует хотя бы что-то, но не чувствовала ничего, только видела, как в проеме высокой квадратной арки то вспархивают, то приземляются голуби.

– … Сейчас на каждую вторую заявку отказ. У них там, говорят, какая-то квота. Это чудо, что нас выпускают, нас обоих с Ирой. Почему ты не спрашиваешь, кто еще в курсе? Никто! Я тебе первой сказал. Ты первая узнала о том, что решение по нашей заявке положительное.

И последняя – о самой заявке.

Антонина удивилась реплике, которую подала, как могла бы удивиться, услышь она слова от суфлера; она будто подрядилась заменять отсутствующую партнершу исполнителя главной роли и даже не обязана была вживаться в образ.

Марк тяжело, но неглубоко вздохнул.

– Я понимаю, как тебе сейчас плохо. Возможно, тебе будет легче, если ты попробуешь порадоваться за нас…

– Правда? Сейчас попробую. Ой, действительно, сразу полегчало.

Антонина невольно усмехнулась, отдав должное бесхитростной живости драматургии, но и смешок, словно вырванный у нее, был частью роли.

– Я тебя не осуждаю, милая. Я сейчас смотрю на ситуацию с твоей, так сказать, колокольни и поэтому признаю за тобой… до известной степени, разумеется… право на этот сарказм. Но я надеюсь, что и ты, в свою очередь, постараешься немножко встать на мое место и как-то, что ли!.. Мне сорок один, и прикажешь еще двадцать лет долбиться об эту глухую стену?! Иру уволили – что, прикажешь мне ждать, когда и меня попрут?!

– Мне пора идти, – сказала Антонина, – а то я не успею поесть.

С минуту Марк словно пытался постфактум расслышать внутри себя недослышанное или понять непонятое.

– Ты никого не любишь, – сказал он. Это прозвучало чуть вопросительно и в то же время как бы ненароком чуть назидательно.

Антонина наконец посмотрела на него в упор.

– Сегодня годовщина смерти моего отца.

Марк отвел глаза, словно кто-то один непременно должен был смотреть в сторону и теперь настал его черед.

– С работы я поеду на кладбище, – добавила Антонина, чтобы смазать упрек. Марк молчал, но ей самой вдруг и впрямь стало легче, и потянувшееся молчание не теснило, а почти освежало.

– Твой отец меня ненавидел, – сказал Марк.

Папа не умел ненавидеть.

Антонине показалось, что Марк сглотнул усмешку, но ему хочется продержаться до конца перерыва мирно, и с этим стоило бы помочь.

– В «Науке и жизни» вышла моя статья о папе – помнишь, я говорила? Ее сильно порезали, выкинули первые несколько абзацев, принципиальных, где я говорю о папином понимании диалектики…

Наверное, она просто превышала допустимый объем.

– …О Гераклите, и концовку – последнюю фразу, которая все подытоживает. Может, перевод в каком-нибудь гэдээровском издании, если смогу пристроить, выйдет без купюр. Ну да ладно. По большому счету я писала для себя. У меня есть лишний авторский…

– Милая, ты же понимаешь, что я не буду читать.

4

К тридцати годам Хаас приобрел некоторый вес в научном сообществе. Он опубликовал заметное исследование о так называемом Рудногорском плутоне – гигантском многокупольном гранитном батолите; но все последующие работы касались различных аспектов уранового рудогенеза в западных Рудных горах. Хаас выделил факторы – тектоно-магматические, минералого-геохимические, радиогеохимические и физико-химические, – исходя из проявленности которых составил предварительную карту рудных районов Германии с масштабным урановым оруденением.