Роб Рой

С той же осторожностью старался он скрыть не только цель своего путешествия и место назначения, но даже свой маршрут на каждый день. Ничто его так не тревожило, как заданный кем-либо вопрос, в какую сторону поедет он дальше и где собирается сделать привал. С величайшей осмотрительностью выбирал он место ночлега, равно избегая одиночества и того, что казалось ему дурным соседством; в Грантаме он, кажется мне, просидел всю ночь, лишь бы не спать в смежной комнате с приземистым косоглазым человечком в черном парике и выцветшем, расшитом золотым позументом камзоле. При всех этих гнетущих заботах попутчик мой, судя по его мышцам, больше многих других мог бы безнаказанно бросать вызов опасностям. Он был сильный, рослый человек и, как показывал золотой позумент и кокарда на шляпе, служил когда-то в армии, или во всяком случае принадлежал к военному сословию. Речь его, всегда несколько грубоватая, обличала человека рассудительного, когда удавалось на минуту отвлечь его от мысли о грозных разбойниках, преследовавшей его воображение. Однако каждая мелочь тотчас вновь напоминала о них. Открытая равнина и дремучий лес одинаково тревожили его подозрительность, а посвист мальчишки-пастуха мгновенно превращался в сигнал грабителя. Даже вид виселицы, указывая, что с одним разбойником правосудие благополучно расправилось, в то же время неизменно напоминал ему, как много их оставалось еще неповешенными.

Мне скоро наскучило бы общество такого попутчика, если бы не надоели мне еще больше мои собственные мысли. Однако некоторые из рассказанных им удивительных историй были довольно занимательны, а одно смешное проявление его чудачества не раз доставляло мне случай позабавиться на его счет. По его рассказам, несчастные путники, попавшие в руки воров, часто сами навлекали на себя беду, связавшись в дороге с прилично одетым и любезным попутчиком, в обществе которого они думали найти покровительство и развлечение; тот увеселял их в пути рассказами и песнями, заступался за них, когда бесчестный кабатчик запрашивал лишнее или подсовывал неправильный счет, но, в конце концов, предложив показать более близкую дорогу в пустынной местности, заманивал доверчивую жертву с проезжей дороги в мрачное ущелье, где на его внезапный свист выбегали из тайников его товарищи, и тут он открывал свое истинное лицо — лицо атамана разбойничьей шайки, а неосторожный путник платился кошельком, если не жизнью. По мере приближения развязки, когда мой незнакомец собственным рассказом приведет себя, бывало, в состояние тревоги, он, замечал я, начинал подозрительно коситься на меня, точно побаиваясь, что и сам в эту минуту находится в обществе такой же опасной личности, о какой повествовала его история. И то и дело, когда подобное предположение всплывало в мыслях этого хитроумного самоистязателя, он, отъезжая от меня к другому краю дороги, озирался по сторонам, осматривал свое оружие и, казалось, готовился к бегству или защите — как потребуют обстоятельства.

Подозрение, возникавшее у него в таких случаях, казалось мне лишь мимолетным и настолько смешным, что оно не могло меня оскорбить. В одежде моей и поведении не было ничего подозрительного, — но почему нельзя было принять меня за разбойника? В те дни человек мог быть во всем похож на джентльмена и всё-таки оказаться грабителем с большой дороги. Поскольку разделение труда в каждой отрасли еще не наметилось тогда с такою полнотою, как впоследствии, профессия вежливого и образованного авантюриста, который выманивает у вас деньги в Уайте или избавляет вас от них в Мерибоне, часто соединялась с ремеслом грабителя, который где-нибудь в Лисьем Овраге или в Зябликовой Роще приказывал такому же щеголю, как и он: «Кошелек или жизнь!». К тому же, в те времена обращение отличалось некоторой грубостью и резкостью, которые впоследствии в значительной мере смягчились. Мне кажется, как я припоминаю, отчаянные люди более беззастенчиво прибегали тогда к рискованным способам приобретения богатства. Правда, и тогда уже отошли в прошлое те времена, когда Энтони-э-Вуд[24] мог сокрушаться о казни двух молодцов — людей неоспоримой отваги и чести, но которых безжалостно повесили в Оксфорде по той лишь причине, что нужда заставила их собирать дань на большой дороге. Еще дальше были от нас дни Бешеного принца и его приспешника Пойнса.[25] Но всё же и тогда обширные пустоши под Лондоном и малонаселенные окраины давали прибежище тем рыцарям большой дороги, которые со временем, возможно, выведутся вовсе, — всадникам-грабителям, промышлявшим своим ремеслом не без учтивости; подобно Джиббету в «Хитроумном плане щеголя»,[26] они кичились тем, что слывут самыми благовоспитанными разбойниками во всей округе и совершают свои дела с подобающей вежливостью. Поэтому молодому человеку в моих обстоятельствах не следовало приходить в негодование, если его ошибочно принимали за представителя этого почтенного сословия.