Роб Рой

Гремя над гребнями волны соленой,
Летит, летит к утесам Альбиона
Молва: Британии оплот,
Гроза французов, тот, чей реял стяг
Над Пуатье, над Кре́си, — ах,
В Бордо от ран умрет!

— «Креси́» имеет ударение неизменно на втором слоге; не вижу оснований ради размера искажать слова.

«Откройте шире, — молвит он, — оконце:
Хочу в последний раз увидеть солнце,
О сквайры добрые мои!
Хочу увидеть в зареве заката
Гаронны, пламенем объятой,
Зеркальные струи».

— «Оконце» явно притянуто для рифмы. Так-то, Фрэнк, ты мало смыслишь даже в том жалком ремесле, которое избрал для себя.

Как я, ты гаснешь, солнце золотое,
И плачет вечер о тебе росою.
Из глаз английских дев и жен
Так будут литься слёзы непокорно:
Погиб Эдвард, их рыцарь Черный,
Рукой врага сражен!

Моя, как солнце, закатилась слава.
Но знаю, будет: в час борьбы кровавой,
Воспев погибшего меня,
Взойдет Британии герой могучий
Звездою новою сквозь тучи
И крови и огня.

— «Туча огня» — это что-то ново. С добрым утром, уважаемые, всем вам веселого рождества! Право, наш городской глашатай сочиняет вирши получше.

С видом крайнего пренебрежения он отбросил листок и в заключение повторил:

— По чести скажу, Фрэнк, ты еще больший болван, чем я думал сперва.

Что мог я ответить, дорогой мой Трешам? Я стоял обиженный и негодующий, в то время как мой отец глядел на меня спокойным, но строгим взором презрения и жалости; а бедный Оуэн воздел к небу руки и очи, и на лице его застыл такой ужас, словно бедняга прочитал только что имя своего патрона в «Газете». Наконец я собрался с мужеством и заговорил, стараясь по мере возможности не выдать голосом владевших мною чувств:

— Я вполне сознаю, сэр, как мало я пригоден к исполнению той видной роли в обществе, которую вы мне прочили; но, к счастью, я не честолюбив и не льщусь на богатства, какие мог бы приобрести. Мистер Оуэн будет вам более полезным помощником.

Последние слова я добавил не без лукавого умысла, так как полагал, что Оуэн слишком быстро от меня отступился.

— Оуэн? — сказал мой отец. — Мальчишка рехнулся, решительно сошел с ума! Разрешите, однако, сэр, задать вам вопрос: столь хладнокровно рекомендуя мне обратиться к Оуэну (я, впрочем, от кого угодно могу ждать больше внимания, чем от родного сына) — какие мудрые планы строите вы для самого себя?

— Я хотел бы, сэр, — отвечал я, призвав всё свое мужество, — на два-три года отправиться в путешествие, если будет на то ваше соизволение; в противном случае, хоть и с опозданием, но я охотно провел бы то же время в Оксфорде или Кембридже.

— Во имя здравого смысла! Где это слыхано? Сесть на школьную скамью с педантами и якобитами,[13] когда ты можешь пробивать себе дорогу к богатству и почету! Коли на то пошло, почему тебе сразу не отправиться в Вестминстер или Итон — долбить грамматику по учебнику Лилли и отведать березовой каши?

— Тогда, сэр, если вы полагаете, что учиться мне поздно, я охотно вернулся бы на континент.

— Вы и так провели там слишком много времени с очень малой пользой, мистер Фрэнсис.

— Хорошо, сэр; если я должен выбирать практическую деятельность в жизни, я предпочел бы пойти в армию.

— Хоть к дьяволу! — вырвалось у отца. Но затем, совладав с собою, он сказал: — Ты, я вижу, считаешь меня таким же глупым, как ты сам. Ну разве не может он кого угодно свести с ума, Оуэн?

Бедняга Оуэн покачал головой и потупил глаза.

— Слушай, Фрэнк, — продолжал отец, — долго я с этим возиться не стану. Я сам был в твоем возрасте, когда мой отец выставил меня за дверь и передал мое законное наследство моему младшему брату. Верхом на дряхлом гунтере,[14] с десятью гинеями[15] в кошельке я оставил Осбальдистон-Холл. С тех пор я никогда не переступал его порога — и не переступлю. Не знаю и не желаю знать, жив ли еще мой брат, или свернул шею на лисьей охоте, но у него есть дети, Фрэнк, и один из них будет моим сыном, если ты и дальше пойдешь мне наперекор.

— Распоряжайтесь вашим имуществом, как вам желательно, — ответил я, и, боюсь, в моем голосе прозвучало больше холодного упрямства, чем почтительности.

— Да, Фрэнк, если труд приобретения и забота об умножении приобретенного дают право собственности, — мое имущество — действительно мое: мною приобретено и мною приумножено в неустанных трудах и заботах! И я не позволю трутню кормиться от моих сотов. Подумай об этом хорошенько: то, что сказал я, сказано не наобум, и то, что решу, я исполню.