Робеспьер

Робеспьер показывает себя решительным, воинственным, временами резким, каким он был в процессах Паж и Мерсер. Он не колеблется и наносит сокрушительные удары: семейный совет, который добился lettre de cachet - не что иное, как "притон"; исправительные дома – это "дома скорби", "преступные жилища, которые таят столько мерзостей", чьи владельцы ("деспоты", "палачи") ищут, как извлечь выгоду, "мало и плохо" кормя их арестантов и пытаясь продлить их заключение; новый семейный совет, который добился лишения Дюпона прав, это "клика", сборище "разбойников", задумавших "убить невинность"… Собраны все риторические приёмы, испытанные в предыдущие годы; записка серьёзно накаляет ситуацию.

В деле Дюпона Робеспьер вновь выступает с прорывной защитой, совершенно не страшась порицать судей. Он разоблачает абсурдность лишения прав, провозглашённого эшевенами Эсдена, этих судей без университетского образования и "следовательно, чуждых знанию законов". Ещё более отчётливо, чем в своём трактате, премированном в Меце (1784), он также выступает против этих lettres de cachet, которые, из-за прискорбного предрассудка, стали, согласно его мнению, "ужасной системой". Напоминая о жизненном пути своего клиента и его долгом тюремном заключении, он разоблачает ещё и условия размещения заключённых в исправительных домах: их тяжёлую жизнь, их отчаяние, бесконечность их страданий. "Нет, смерть не самое большое из зол для угнетённой невинности, - пишет он. – Она призывает смерть, как благо, когда, наедине со своей скорбью, она измеряет медленный и монотонный ход времени только с помощью смены жестоких мыслей, которые его разрывают […]". Робеспьер требует чёткой и простой отмены "указов короля" и, помимо этого, обязательной и глубинной реформы законов и нравов.

В этой записке, живой и драматичной, стоит ли усматривать вмешательство адвоката, стремящегося в полной мере участвовать в дебатах, которые предшествовали созыву Генеральных штатов? Вне всякого сомнения. Но изложение обстоятельств дела – это также защита клиента. Цель Робеспьера – выиграть процесс, связав его с нынешними политическими проблемами и заставив судей проявить своё отношение к ним. В этом смысле, дело Дюпона оказывается связанным с делом Виссери де Буа-Вале. В 1783 г. Робеспьер превратил защиту громоотвода в дело науки, вынудив судей объявить себя сторонниками Просвещения и прогресса; шесть лет спустя случай Дюпона становится делом свободы против "деспотизма", права против несправедливости, тесно сливая интересы просветительского лагеря с интересами родины. Записка в защиту Гиацинта Дюпона, где используется выкованная в кузнице знаменитых дел риторика, где в основу академических размышлений ложится разоблачение предрассудков, венчает переход юридической карьеры Робеспьера в политическую.

Редкое дело, подведомственное совету Артуа, порождало такое изобилие печатных материалов. Робеспьер не единственный, кто пишет об этом деле, и в то же время появляются шесть других записок; вместе они составляют более шестисот страниц. Дело взволновало умы. Всё же, оно приходит к развязке позже, в 1792 г. Совета Артуа больше не существует; в Аррасе гражданское правосудие отныне передано трибуналу дистрикта, который 28 февраля признаёт правоту Дюпона и присуждает ему восемь тысяч франков в качестве возмещения убытков. Между прочим, в Национальном собрании Робеспьер способствовал отмене lettres de cachet…

"Мы прикоснулись к революции"

Нам следует вернуться к этим первым неделям 1789 года, к этим страницам, которыми так странно заканчивается записка в защиту Дюпона; как не удивиться, что произведение завершается не изложением требований клиента, а воодушевляющим призывом к реформе? Робеспьер отстаивает её необходимость: "Мы прикоснулись к революции, которая должна привести, среди нас, к восстановлению законов и, впоследствии, к неизбежной реформе нравов". Он не видит этот переворот как важное и устрашающее столкновение противоположных сил; это изменение могло бы быть мирным; это могло бы быть, пишет он, возобновлением той "революции, которую пытались осуществить Генрих IV и Карл Великий, но которая не была ещё возможна во времена, когда они жили". Сомнение уже появилось, но оно не препятствует надежде на торжество свободы и счастья.